Император теперь был обязан планировать экспедицию, чтобы отомстить за позорное бедствие. Следующим февралем двое христиан, которые бежали из Болгарии, рассказали ему, что Крум готовился к нападению на Фракию. Михаил поспешно собрал войска со всей империи; в мае он выступил с огромной армией, в основном азиатской по своему составу. Императрица Прокопия проводила армию с ободряющими призывами с акведука рядом с Ираклией. Но добрые пожелания императрицы принесли мало пользы. В течение месяца Михаил болтался без дела во Фракии, даже не пытаясь восстановить и отремонтировать крепость Месемврию, в то время как азиатские войска приходили в волнение. Ранним июнем Крум пересек границу, и две армии сошлись лицом к лицу у Версиникия. В этом местечке Кардам в свое время прятался в лесах от Константина VI; но Крум был самоуверен и приготовился для жестокого сражения. В течение пятнадцати жарких летних дней каждая армия ожидала, когда двинется другая; наконец генерал, ответственный за фракийские и македонские войска на левом крыле императорской армии, Иоанн Аплакис, просил дозволить ему атаковать. Императорская армия превосходила числом булгарскую десять к одному; и императорские войска могли победоносно сражаться с варварами, когда доходило до открытого столкновения.
Михаил дал свое разрешение, и 22 июня Иоанн Аплакис начал сражение. Булгары отступили в смущении перед его атакой, но тогда он внезапно обнаружил, что сражался один: остальная армия бежала в необъяснимой панике во главе с анатолийскими войсками на правом фланге. Крум, насколько нам известно, был слишком изумлен и подозрителен, чтобы преследовать тотчас же; но он вскоре обнаружил, что бегство императорских войск было подлинным. После уничтожения храбрых из состава дезертировавших войск Аплакиса, он последовал за беглецами, которые бежали весь путь вплоть до самой столицы. Это была удивительная битва: единственным объяснением ее исхода может служить предательство в императорских войсках — в анатолийских подразделениях. Военачальником анатолийских отрядов был Лев Армянин, и именно он выиграл больше всех в результате сражения: Михаил отказался от короны, и она перешла ко Льву. В результате этих обстоятельств именно Льва подозревали в предательстве, хотя это нельзя доказать с определенностью — он разыграл свою карту слишком ловко. Но Крум был также посвящен в заговор. Он предпринял рискованный шаг, вступив в жестокую битву против превосходящих сил противника на открытой территории — риск, который не предпринимал никто из булгар ни до, ни после него; невероятно, что в такой уникальной ситуации Крум мог быть столь опрометчив и глуп — и готов поставить себя в положение, когда только чудо могло спасти его, если бы он не был уверен, что оно непременно произойдет. И скорее всего по договоренности, а не случайно, он не стал сразу преследовать беглецов
[114].
Победа могла стать предметом договоренности; но Крум не терзался угрызениями совести, следуя своему плану. Фракия была лишена войск, и успех оказался легко достижим. Оставив своего брата осаждать Адрианополь, он продвинулся вперед со своей армией, нацеливаясь ни на что иное, как на саму императорскую столицу. 17 июля его армия прибыла к стенам города.
Мощные защитные сооружения обескуражили его; вместо того чтобы приказать начинать штурм, он прибег к зрелищным демонстрациям своей силы. Любопытные и испуганные жители со стен могли наблюдать, как люди и животные приносились в жертву на языческих алтарях, они могли видеть верховного хана, омывающего ноги в волнах моря и церемониально окроплявшего своих солдат или шествующего торжественно через ряды поклоняющихся ему наложниц, сопровождаемый хриплым одобрением своих орд. Доставив себе удовольствие варварскими пышными зрелищами, он послал своих людей к императору, требуя, чтобы ему позволили прикрепить свое копье на Золотых Воротах в знак его триумфа. Император, амбициозный изменник Лев Армянин, отказал в оскорбительном требовании, поэтому Крум приготовился действовать более практично. Укрепив свой лагерь валом, он приступил к грабежам окружающих земель в течение нескольких дней. Затем он послал снова к императору, предлагая мир, возможно, на основе знаменитого мира Тервеля, но настаивая особо на большой дани золотом и платьем и юными девами для себя. Тогда Лев увидел возможность решения всех своих проблем.
Эпизод, последовавший за этим решением, подлый с современной точки зрения, долгое время представлял пример вероломства и деградации Византии для патриотических балканских писателей. Но мы живем в безбожный век, а в IX в. каждый истинный и преданный христианин относился к язычникам как к животным или как орудию дьявола в зависимости от их способности навлекать зло на истинно верующих. В соответствии с этими стандартами Крум, «новый Сенахериб»
[115], был самым главным демоном, любые средства освободить христианский мир от такого чудовищного гонителя были справедливы и оправданы. Нам следует помнить также, что Крум сам не прочь был использовать хитрость, и при этом неоднократно; однако мы лишены точных деталей развернувшихся событий.
Лев ответил на действия Крума, предложив встречу между двумя монархами на берегу Золотого Рога; как раз за стенами Константинополя. Крум должен был прибыть на лошади, а Лев — на лодке, каждый мог взять с собой несколько невооруженных спутников. Крум согласился и следующим утром поехал к месту встречи в сопровождении казначея, зятя, греческого перебежчика по имени Константин Пацик, и своего племянника, сына Константина. Лев и его друзья прибыли в императорской барке. Разговор начал Константин, который выступал в роли переводчика. Внезапно один из императорских представителей, Гексабулий, закрыл лицо руками. Крум был обижен и встревожен и тотчас же вскочил на свою лошадь. В этот же момент трое вооруженных людей выскочили из ближайшего дома и напали на маленькую группу булгар. Спутники Крума встали, образовав небольшой круг, чтобы защитить своего господина и спастись самим, однако не могли оказать сопротивления. Казначей был убит и двое Пацикиев захвачены в плен. Но Крум, против которого и была направлена хитрость, сбежал. В него стреляли из лука, когда он скакал прочь, но лишь слегка ранили его. Он достиг лагеря, не пострадав, и дал обет уничтожить своих врагов. Набожные жители Константинополя были жестоко разочарованы. Неудача стала наказанием за их грехи, говорили они.
Следующие несколько дней Крум провел в горячем мщении. Все окрестности города, не только вблизи к стенам, но также богатые города и деревни на дальней стороне Золотого Рога и на европейском берегу Босфора, славившиеся церквями, монастырями и великолепными виллами, были отданы на растерзание огню. Дворец святой Мамы, одна из прекраснейших пригородных резиденций императора, был совершенно уничтожен; его декорированные капители и скульптуры с изображением животных были уложены в повозки, чтобы украсить дворец хана в Плиске. Каждое живое существо, которое булгары встречали на своем пути, они убивали. Разрушение распространилось дальше, когда хан начал свое движение домой. По дороге в Силимврию каждый город и деревня подверглись разрушению; сама Силимврия была сровнена с землей. Булгарский разрушитель продолжал идти, неся ужас. Ираклея спаслась благодаря своим мощным укреплениям, но все живое за их пределами было уничтожено. Булгары сравняли с землей крепость Даонин; они двинулись к крепостям Редесто и Априй, чтобы подвергнуть их той же участи. Там они остановились на несколько дней, затем пошли на юг к холмам Гания. Несчастные жители окрестностей бежали туда, чтобы укрыться; хан приказал отыскать их, мужчин убить, а женщин, детей и животных захватить и отправить в Болгарию. Затем, после короткой разрушительной поездки в Геллеспонт, Крум повернул на север, к Адрианополю. Великая крепость все еще оказывала сопротивление брату хана. Но Крум привез с собой машины, чтобы с их помощью разрушить стены. Гарнизон находился в состоянии голодного истощения и знал, что сейчас уже нельзя было рассчитывать на помощь. Последовала капитуляция. Город был разрушен и приведен в запустение. Все жители, как нам известно, до 10 000, были перевезены на северный берег Дуная. Там их продали в рабство, а Мануил, архиепископ, и самый непоколебимый среди своей паствы, принял мученический венец. Императорское правительство сожалело теперь о своем упрямстве и обмане. Оно просило хана о мире; но Крум был неумолим. Он не мог простить то, как с ним обошлись
[116].
