Борис был вполне доволен. Он видел, как его страна переживала самую значительную революцию в своей истории; он вступил на трон великого государства и превратил его в великое цивилизованное государство. Теперь он мог соперничать на равных с франкскими монархами и даже с самим императором. И церковь Болгарии находилась под его контролем; он заставил весь мир понять это. Гибкость в умении заключать сделки и упорное постоянство в конце концов помогли ему одержать победу. И теперь планы хана распространялись еще дальше и успешно воплощались в жизнь. В Болгарии появилась одна национальная церковь, связывающая всю страну и увеличивающая славу хана. Теперь Борис мог отдохнуть. Его обращение в христианство было искренним; именно потому что оно проистекало от подлинного благочестия в большей степени, нежели диктовалось условиями политики, он построил так много церквей и монастырей, а чистотой и строгостью его жизни долго восхищались во всем христианском мире. Теперь, больной и утомленный, он решил удалиться от мира и посвятить себя молитвам. В 889 г. он отрекся от престола в пользу старшего сына, Владимира, и ушел в монастырь, вероятно, в тот, что был основан Наумом, монастырь святого Пантелеймона у Преславы
[271]. Весь христианский мир увидел в этом отречении урок для себя; люди говорили о хорошем царе Борисе даже в Германии и Италии
[272].
Но Борис добился большего, нежели просто обратил свою страну в христианство; он навсегда предопределил ее судьбу. Со времен Крума Болгария находилась между двумя фронтами. Предстояло ли ей двигаться на Запад к середине Дуная, куда проникала германская культура и где никто не мог выступить против нее, кроме эфемерных славянских княжеств? Или должна ли она оставаться на Балканах и обратиться к Востоку, чтобы бороться против вечных стен Нового Рима? Омуртаг полагался на Запад, и Борис, заигрывая с Римской церковью, почти стад центральным европейским властелином. Но в конце он выбрал христианство Византии, христианство, которое лучше всего подходило для его страны. И, таким образом, он навсегда поставил Болгарию на якорь на Балканах.
Книга III.
Два орла
Глава 1.
Император булгар и ромеев
Борис от своей жены, в крещении Марии, имел шестерых детей — Владимира, Гавриила, Симеона, Якова, Евпраксию и Анну
[273]. Гавриил и, возможно, Яков умерли в детстве; Евпраксия постриглась в монахини, а Анна, без сомнения, вышла замуж, вероятно, за князя из королевского дома Моравии
[274]; Симеон ушел в монастырь, а Владимиру предстояло стать наследником своего отца и взойти на булгарский трон.
Владимир слишком долго носил титул наследного князя. В то время ему, должно быть, уже исполнилось почти сорок лет, поскольку он еще во времена господства язычества сопровождал своего отца на Сербскую войну. И, подобно всем нетерпеливым наследным принцам, он был полон духом возражения политике своего отца. О внутренней истории его правления мы знаем немного, кроме того, что он принял посольство от короля Арнульфа из Германии в 892 г.
[275] Видимо, как только Борис благополучно укрылся от мира в своем монастыре, новый хан приступил к уничтожению результатов всех его реформ. Старая булгарская аристократия, которую Борис твердо отдалял от власти, вновь поднялась, и Владимир попал под ее влияние. Бояре ненавидели христианство Бориса с его строгими и деспотичными традициями. Напротив, сейчас жизнь двора стала экстравагантной и распущенной, а власть даже предпринимала попытки восстановить старые языческие обряды и идолопоклонство.
Но Владимир и его бояре просчитались, не приняв во внимание опыт Бориса. Заточенный в своем монастыре, он, тем не менее, знал о том, что происходило за его пределами. В течение четырех лет он позволял своим недругам действовать свободно; но когда Борис увидел, что дело всей его жизни подвергается действительно серьезной опасности, он вернулся в мир. Его авторитет как человека, достигшего святости, оказался непререкаем; при помощи некоторых старейших государственных деятелей он легко овладел ситуацией. Еще раз придя к власти, Борис принес в жертву отеческие чувства для блага своей страны. Владимир незамедлительно был наказан, смещен и ослеплен, и, таким образом, навсегда вычеркнут из булгарской истории
[276].
В правление Владимира была предпринята последняя попытка языческого возрождения, ознаменовавшая собой его агонию. Она была обречена на провал; теперь уже никто не мог ожидать, что низшие и средние классы общества возвратятся к более грубой и гнетущей религии по воле полуиностранных повелителей, а самими монархами руководили больше политические, нежели духовные мотивы. Борису необходимо было только появиться вновь, чтобы разрушить весь заговор. Но данная ситуация для булгарского царя оказалась довольно деликатной. Сместив своего сына, он спас христианство, но подверг опасности результаты собственной политики, в связи с чем решил действовать осторожно. Созвав совет представителей всего государства (кто присутствовал на нем, мы не можем сказать, — вероятно, придворные аристократы, провинциальные наместники или их представители, духовные власти и другие выдающиеся граждане), он оправдал свое вмешательство в дела светской власти религиозными причинами и затем приказал принять в качестве нового монарха своего младшего сына, монаха Симеона
[277]. В то же самое время Борис воспользовался своим присутствием на совете, чтобы закончить последнюю большую реформу. Семена, которые Климент посеял в Македонии — его деятельность была, видимо, прервана во время правления Владимира, — и те, что Наум засеял на землях рядом со столицей, пустили крепкие корни; пришло время заменить греческий язык на славянский во всей булгарской церкви
[278]. Для выполнения этого существовало несколько причин: вероятно, место болгарского архиепископа было вакантным; возможно, что греческое духовенство также было тесно связано с аристократией двора, и, конечно, наступил благоприятный момент для выполнения решения, которое могло бы вызывать недовольство империи: Василий и Фотий умерли, а император Лев и его брат патриарх были слишком равнодушны и слабы, чтобы выступить против завершения политики, которую даже их великие предшественники расценивали как неизбежную. Кроме того, Борис считал, что предписание использовать славянский как единый национальный язык Болгарии навсегда исключит осознание своей исключительности и превосходства со стороны старой булгарской аристократии. Дети гуннов должны были потерять свою идентичность: слово «болгарин» означало и славянина, и булгарина, т. е. любого подданного булгарского монарха, который теперь являлся не верховным ханом, но князем, славянским «принцем».
