К настоящему времени богомильская ересь, хотя и бросала вызов официальной теологии, не желала беспокоить светскую власть. Но вера, которая провозглашает, что все материальное есть зло, должна была иметь серьезные социальные последствия. Многие из привычек богомилов можно назвать замечательными; в отличие от ортодоксальных болгар, которые танцевали, пили и пели под гусли весь день и всю ночь напролет, богомилы были скромны, осторожны, тихи и бледны, так как часто голодали; они никогда не смеялись, ни говорили из тщеславия; еда и спиртные напитки произошли от сатаны, так они полагали, поэтому они принимали их чрезвычайно умеренно, не притрагиваясь ни к мясу, ни к вину. Но когда они закрывались в своих храмах в течение четырех дней и ночей, чтобы молиться
[436], хозяева вполне могли смотреть искоса на своих работников. Кроме того, убежденные, что зло заключалось в физическом теле, богомилы строго препятствовали браку и также другим, уже менее законным отношениям мужчины и женщины. Действительно, их воздержание от женщин было столь примечательным, что среди более поздних учеников богомилов во Франции, часто называемых «les bougres» (фр. «пройдохи»), воспринявших доктрину булгарского происхождения, оно пробудило подозрения в ортодоксальности веры богомилов и сомнения в том, что они следовали всем правилам своего учения; поэтому их название в его английском переводе все еще сохраняет значение альтернативной формы зла. Богомил не мог ожидать, что все его последователи, четко следуя всем предписаниям, будут готовы способствовать исчезновению собственного народа; поэтому, следуя практике павликианов, он отобрал некоторых людей, известных как Избранные, чье воздержание от сексуального общения должно было быть полным, а воздержание от еды и комфорта почти полным, насколько представлялось возможным; они составляли аристократию среди богомилов и своих духовно более слабых братьев, которые помогали им
[437]. Однако демократические инстинкты богомилов не позволяли им выстроить властную вертикаль. В начале своей деятельности они даже не имели собственного духовенства: Богомил и его главные ученики, Михаил и Феодор, Добр, Стефан, Василий и Петр, не имели должностного положения, но позже они, видимо, признали должности дьякона, священника и епископа
[438]; и к XIII столетию в Болгарии уже существовал духовный властелин, известный христианскому миру под именем Черного священника
[439]. Но ненависть богомилов к светским порядкам, так как они полагали, что если работник служит своему владельцу или подданный — своему князю, это вызывает недовольство Бога, была воспринята как неизбежная угроза государству и привела к их преследованиям
[440].
Методы и степень преследований богомилов правительством, боровшимся со столь опасной ересью, неизвестны нам, так же как многие сюжеты болгарской истории в течение этих лет. Патриарх Феофилакт рекомендовал светской власти сокрушать их, и его совету, без сомнения, следовали. Но богомильство представляло веру, во имя которой ее сторонники с удовольствием переносили муку; и постепенно она окрепла. Ее успеху весьма способствовала политическая и социальная атмосфера в стране. Данная вера стала выражением недовольства бедных классов, славян, народа, который всегда следовал демократическим порядкам. Славянский народ длительное время был оппозиционно настроен в отношении аристократии, которая все еще являлась иностранной по рождению, хотя и восприняла славянскую речь; славяне потеряли контакт со своим старым союзником — ханом, который теперь, как Цезарь, подражал автократии и роскоши Нового Рима. Ортодоксальное болгарское духовенство не вызывало уважения; оно, вероятно, находилось под контролем двора, чьи интересы защищало, и, в отличие от греков, культура и образование которых восхитили болгар, средние священники Болгарии были ленивы и распущены и лишь немного лучше образованны, чем их паства. Богомилы называли болгарских священников слепыми фарисеями, в то время как более высокое духовенство находилось вне пределов досягаемости людей. Богомильские Избранные составляли с ними замечательный и внушительный контраст, так же, как и обычные богомилы — что должен был признать Косьма — представали в очень благоприятном свете по сравнению с ортодоксальными мирянами. Не удивительно, что лучшие представители сокрушенного и разочарованного крестьянства должны были чувствовать, что мир нес зло и находился под властью Сатанаила, и поэтому следовали за Богомилом, который происходил из народа и понимал его душу. Столь замечательная вера не могла долго удерживаться лишь в пределах границ Болгарии; вскоре она распространилась на юг, к самому Константинополю и областям империи, а также в восточном направлении, к Сербии, Боснии и Хорватии, к Ломбардии и Альпам, закрепившись в земле Лангедок, между Женевой и Пиренеями, пока, наконец, бедная земля не очистилась благодаря резне, устроенной Симоном де Монфором, и кострам святого Доминика
[441].
Но история богомильства во Франции и Италии, длившаяся столетия, или история о губительном влиянии данной веры на Балканские страны, продолжавшемся вплоть до завоевания их Османами, выходит за рамки нашего вопроса. Во время правления Петра и в годы, которые последовали за ним, богомилы еще не обрели своей полной славы; но, хотя они работали незримо и смиренно, их работа была подобна работе червя, грызущего сердце Болгарии. Ослабление и падение первой булгарской империи стали, главным образом, результатом непрерывных трудов и растущей силы последователей Богомила.
Что касается остального, жизнь в Болгарии под властью Петра, видимо, проходила без особых потрясений. Торговля, вероятно, вернулась в страну вместе с миром и процветала, шахты продолжали работать. По всей стране вырастали новые церкви, дворцы и монастыри, хотя мы не можем привести конкретные примеры. О развитии искусств в этот период времени нам мало известно, так как ничего не сохранилось. Литература оставалась модным увлечением; священник Косьма горько жаловался, что все стремились писать книги вместо того, чтобы их читать. В это время книги представляли главным образом переводы греческих религиозных сочинений или романов; однако литературный труд самого Косьмы свидетельствует о значительном рывке в развитии славянской литературы, который произошел в конце столетия. Данная работа стала не только первым в булгарской литературе сочинением, написанным на родном языке, но она также свидетельствует о зрелости формы и гибкости языка, много превосходящей сочинения, создававшиеся в дни правления Симеона, Храбра или Иоанна Экзарха
[442]. Кроме того, богомилы создавали популярную литературу, сообщая легенды, которые записывались с течением времени. Эти произведения также представляли главным образом переводы или адаптацию греческих произведений, некоторые из которых даже содержали намек на следы индийской мифологии, хотя многие другие сочинения были оригинального происхождения. Но, несмотря на интенсивную литературную деятельность, общий стандарт культуры и уровня жизни был низок. Даже при княжеском дворе культура, вероятно, заключалась лишь в использовании прекрасных предметов мебели и украшений, которые греческая царица привезла с собой из Константинополя. Когда после смерти царицы ее дочери посещали Константинополь, они путешествовали не на носилках, в которых перевозили знатных женщин в Империи, но на колесницах, колеса которых были вооружены острыми косами. Болгарский посол в Константинополе в 968 г. был даже еще менее цивилизованным; он брил голову подобно венгру, носил медный пояс, очевидно, для брюк и весьма редко мылся. Епископ Лиутпранд из Кремоны, посол Оттона I, был разъярен, что подобное существо обладало над ним первенством: хотя сами северные итальянцы также нечасто мылись в X столетии
[443]. Но, вероятно, булгарский посол являлся членом военной партии — боярином, который презирал недостойные привычки к чистоте.
