Возвращаясь в палату, Алексей так и не решил, как сообщить новость супруге, не сомневаясь, что даже всего пять дней в этом месте равносильны для нее каторге.
– Лешка, ты поговорил с врачом? Что она сказала? Мне можно домой или нужно остаться здесь? Мама считает, что нужно послушать врача. Так что? А про пол узнал?
– Про пол забыл. Василек, – выложил зарядку на стол и самолично включил в сеть, – здесь ты под присмотром специалистов, поэтому…
– Вот и славно, – перебила сообразительная Клавдия Евгеньевна, – у плиты стоять не нужно, дел никаких. Лежи и отдыхай.
Одна из соседок громко хмыкнула, другая – Лида, с которой Василиса успела подружиться, пробубнила про обход врачей ни свет ни заря. Василиса помахала новой подруге и все же заметно погрустнела.
– Василек, я буду тебя навещать каждый день, не волнуйся.
– Василисочка, и я буду приезжать. Хочешь я завтра пирог испеку?
– Яблочный?
– Да, Василисочка, у меня еще много яблочек осталось. Лешенька, достань из пакета, помой.
Мужчина выполнил просьбу и протянул жене ароматный фрукт.
Василиса вгрызлась в зеленый бок и улыбнулась:
– Мама, а сахарную корочку как в детстве сделаешь?
Пожилая женщина кивнула, а после прижалась губами к щеке дочери.
– Ну ладно. С пирогом я здесь может и выживу.
– Я скучать не дам, – пообещала Лида, – но от пирога тоже не откажусь.
– Угощу, – пообещала Василиса, а затем обратилась к мужу:
– Лешка, а колбаска дома осталась?
Тот кивнул.
– Тогда и ее прихватите. И кетчуп.
– Устроим пир, – подхватила Лида, – мой обещал картошки пожарить. А пока есть семечки. Хочешь?
– Фу! – донеслось от соседки, лежавшей у стенки, – лучше бы о здоровье позаботились, да, Маш?
Та, которую назвали Машей мирно спала и ничего не ответила. А Василиса показала недовольной соседке язык, и они вместе с Лидой рассмеялись.
Клавдия Евгеньевна и Алексей переглянулись, подумав об одном и том же. О том, какая Василиса еще ребенок и в унисон вздохнули, смутно представляя, как этот ребенок будет воспитывать настоящего младенца.
Тем временем, полицейскому Марыхину, увлеченно рассматривающему девушек топлес пришло уже не первое сообщение:
– Как она себя чувствует?
– Нормально: улыбается, ходит по коридорам.
– С новой подругой?
– Да. Только курить та ходит одна.
– Курить… Хорошо. Это интересно. Следи за ней, а я займусь подругой. Новое действующее лицо – это любопытно. Да, иначе и быть не может.
А примерно через полчаса в блоге Еu1h24 появилась свежая запись.
Произошла замена – подруга-дизайнер остается жить. Но Рыж должна страдать. Надеюсь, когда все закончится мне станет спокойнее. Умиротворение. Не к этому ли мы все стремимся? Кстати, в юности я писал стихи. Они как раз и приносили то самое умиротворение. Как думаете, прислать ей стишок? Думаю, это хорошая мысль, надо будет обдумать на досуге. Да, иначе и быть не может.
Понравилось: 21
Не понравилось: 1
Глава 29
За всю дорогу они не обмолвились и словом: Соколов больше не откровенничал, сосредоточившись на дороге, а Селиверстова мысленно подавляла раздражение, так и норовившее прорваться наружу. Сложно оставаться спокойной, когда рядом человек, вызывающий столь противоречивые эмоции. Рядом с ним ее собственное самообладание шло множественными трещинами, и она делала не свойственные ей вещи. Например, причесывала волосы дольше обычного, чуть ярче красила губы, а еще сидела сейчас в машине вместо того, чтобы ехать в транспорте и заниматься изучением людей. От поездок с Бризом она всегда категорично отказывалась, а с Димой спорила, но в итоге соглашалась. И это выводило из себя.
– Созвонимся, – сухо бросил он, стоило ей выйти из автомобиля, и не успела она порядком возмутиться, как Соколов начал выруливать со двора.
«Ну и черт с тобой! Муть! Дьявольская муть! – подумала про себя Александра, – я не побегу за машиной и махать в дорогу не буду!» – гордо развернулась и пошла к подъезду.
Второй раз за последние часы он взбесил ее так, как это не удавалось никому еще со времен школы. Что это за молчанка всю дорогу? Почему он не попрощался? Не поцеловал как обычно? Нет, она не хотела, вернее не сильно хотела нежности ввиду недавних открытий, но этот факт все равно раздражал. Да ее все в нем раздражало! Начиная от спеси и дурацкой привычки оставлять зубную щетку на раковине, заканчивая всегда гармоничными цветами в одежде и вездесущими смешинками в глазах.
Громко звякнув связкой ключей, брошенной на тумбочку, Селиверстова скинула сапоги и пальто, даже не заботясь о том, чтобы убрать их и бросилась на кухню. Любимая горка носков, спрятанная под скамейкой и чай с ударной дозой сладкого – вот, что могло избавить от пагубных эмоций и вернуть возможность к трезвому мышлению. Но как назло, запасы истончились: половина шоколадного батончика и пара «курабье» – только это и осталось, и, виня даже в этом Соколова, Александра буквально проглотила вышеперечисленное, натянула темно-серые носки, схватила со стола вчерашний холодный чай и уткнулась лицом в поджатые колени. Отчего-то хотелось плакать. Отчего то было страшно и больно. В душе поселилась пустота. Боясь, окончательно увязнуть в болоте начинающейся депрессии, которая тоже не являлась со школьных времен, Александра закрыла глаза и начала медитировать. Погода за окном к этому располагала: тихий шелест снега по карнизу и тонкие лучи словно бутафорского солнца, которые не грели, не слепили, падали на дома, деревья и словно застывали, напуганные минусовой температурой. Внезапно в памяти всплыла известная сказка про Снежную королеву – первую, прочитанную самостоятельно. Она не очень любила эту историю. Королева в детстве вызывала страх, Герда – недоумение, а Кай и вовсе не запомнился. Кого Селиверстова помнила хорошо, так это разбойницу. Но один персонаж изменить отношение к сказке не сумел. В итоге книга осталась ее гордостью, но не любовью. Сейчас она подумала, что это самая зимняя из всех сказок и одна из самых холодных – «Девочка со спичками», безусловно, затмевала прекрасную и одинокую «королеву».
«Красное платье могло бы согреть королеву», – внезапная и странная мысль породила старые воспоминания о том, как маленькая Саша сама душевно замерзала из-за ссор с родителями, недопонимания сверстников, безответной любви и как справлялась с внутренним холодом. Носки, свитер, шарф обязательно красного цвета и чем ярче, тем надежнее. Они чудесным образом могли утихомирить стужу, растопить лед, который возникал от одной материнской усмешки. Они помогали вернуть спокойствие и согревали.
Красный цвет был для Александры универсален: в зависимости от ситуации он мог вызвать агрессию, желание бороться за свои принципы и свободу, и это не раз случалось в период взросления. А мог напугать едва ли не до икоты, как в случае со свитером Фредди Крюгера. Не то, чтобы она до сих пор боялась персонажа, созданного Уэсом Крэйвеном, нет, просто красный свитер в темно-зеленую полоску ассоциировался с чем-то неприятным, мрачным. И пусть сам Уэс подобрал цвета, так как считал, что именно такое сочетание хуже всего воспринимается глазом, ей образ Крюгера впечатался в память так, словно она с ним родилась. Не самое приятное ощущение. Да и сам Фрэдди отнюдь не красавчик: изуродованный ожогами, язвами. Перед глазами всплыли кадры котельной, где он гнался за очередной жертвой, а затем появились воспоминания и о реальном месте, где сжигали людей. Александра отогнала наваждение, помотав головой, чуть не расплескала чай и заставила себя не думать об огне. Если свитер вместе с его носителем являлись скорее пережитками детских страхов, то котельная пугала по-настоящему и до сих пор. Селиверстова с трудом смотрела на пламя, даже искусственное. Заставляла себя смотреть, успокаивала разумными доводами, но страх по-прежнему был сильнее.
