Чем же мы прогневали господа? Отчего всё так наперекосяк у нас. Нет у меня ответа. И ты, дуреха, не знаешь».
С оборотной стороны, наискосок, не соблюдая клеток, выведен мой номер телефона, через дефис приписка: «Ася». Скатившаяся слеза упала рядом с моим именем, как будто рассчитывала стать точкой.
Ночью мне снился Гора. Мы прыгали в море, держась за руки, а тётка стояла на берегу и грозила нам пальцем. Вместо лиц у обоих солнечные пятна. Только у тетки уходящего в закат, красного цвета, а у Гордея светлое, аж серебрилось. Проснулась разбитая, с испариной на лбу и первым делом отключила кондиционер, который ещё ночью врубила на обогрев. Тонкая струйка пота скатилась от шеи до поясницы, я скользнула в душ и встала под прохладную воду. Сон рассевался подобно туману, будто торопился сбежать за водой в сливное отверстие.
Уже через час, в пальто, повязанном на голову платке и темных очках в пол лица, я стояла в саду Розалии. Заходить отказалась.
— Я вас тут подожду, — ответила я, держа в руках мешок с крокусами. Цветы я выкопала у тетки в саду, планируя подсадить у могилки.
На кладбище добирались на такси, перекинувшись лишь парой фраз. Не окажись в моих руках крокусов, возможно, обошлись вообще без слов. «Файка любила их», — одобрительно покивала соседка и отвлеклась на переписку в своём мобильном.
Припекало уже с утра, в своем пальто я наверняка выглядела нелепо, следуя за Розалией между могил. Но так лучше, под защитой что ли… Зато очки на юге вполне оправданы, могу носить сколько хочу. Кладбища я не любила и бывала на них крайне редко, даже учитывая, что моя мать почила больше десяти лет назад. Но она погребена в другом городе, на родине сестёр, в тридцати километрах от побережья. Там мы и жили, пока Фаина не забрала меня к себе, за месяц до смерти мамы.
Тётка стыдилась своей сестры. Мать, по её словам, заработала себе клеймо и сдохла, корчившись в муках, перед ответом за грехи свои. На деле она была ВИЧ-инфицирована и скончалась от рака шейки матки. Именно поэтому её старшая сестра Фаина, называет мою мать в письме шлюхой. Даже тогда, будучи подростком, я понимала — неправда. Мать не такая. Одинокая, несчастная, жаждущая быть любимой женщина, которой «посчастливилось» влюбиться не в того человека. Знавшего свой диагноз и так бессердечно поступившего с ней.
— Вот и пришли, — выдохнула Розалия. — Здравствуй, Фаечка, я тебе племянницу привела. Смотри, какая она красавица стала. На сороковой день памятник тебе поставим, правда, Ася?
— Не надо, — едва слышно возразила я и испугалась: вдруг соседка подумает, что я пекусь о деньгах. — Крест такой красивый, пусть остаётся.
— Можно и крест.
Крест, а на нём табличка: «Гренц Фаина Аркадьевна», ниже две даты, всё, что осталось от человека. Вру, ещё воспоминания. Пожалуй, что может быть важнее, в таких случаях, воспоминаний, особенно наполненных добротой. Отчего мои не такие? «Маленькая лгунья» — вспомнила я. Разве часто я тебя обманывала, тёть? И больше по пустякам. Я присела, выкопала рукой ямки и посадила крокусы. Достала из сумки бутылку с водой и полила на руку, держа её над своими посадками. «Скоро завянут», — подумала я, глядя на белые, с голубыми прожилками бутоны.
Самое яркое воспоминание, за три года жизни с теткой, самое первое. Мне пятнадцать, я шагнула за калитку и замерла — неужели здесь жить стану? Сад, беседка, увитая декоративным виноградом, и огромный дом. На самом деле, вовсе небольшой, но меня, после нашей комнаты в коммуналке, он даже немного пугал. А гостевой тогда вообще дворцом показался! И море. Совсем рядом, я даже слышу его шум отсюда!
— Шевелись, ты! — подтолкнула меня в спину Фаина и приказала: — Барахло своё хватай и шуруй за мной, комнату твою покажу.
Тетка выделила мне комнату, оформила опеку и устроила в школу. Первый год жизни казался сущим адом. В школе у меня не заладилось. Годами сформировавшийся коллектив, поделенный на стайки по интересам, относился ко мне с осторожностью, притиралась с трудом. Везде чувствовала себя чужой: и в новом доме, и в классе — приживалой. От этого, как водится, замыкалась. А когда кое-как добилась хоть какого-то авторитета среди одноклассников, Лена Бронских съездила на осенние каникулы в городок, откуда я прибыла. Родня у неё там оказалась.
Мы жили тихой, неприметно жизнью. Казалось, никому, абсолютно никому до нас с мамой, нет никакого дела… оказалось — показалось. Мама уже умерла к тому времени, однако времени этого минуло недостаточно, чтобы жители маленького городка забыли о таком «интересном» событии, как смерть инфицированной особенным вирусом. Значение слова «клеймо», так возлюбленное тёткой, я познала на себе в полной мере. Возможно, некоторые из одноклассников продолжили бы со мной общение. И даже место рядом на уроках не пустовало, но взрослые… Ох уж, эти взрослые! И можете сколько угодно твердить о толерантности и современности мира, я рассмеюсь вам в лицо. Ха! Сто раз — ха! Тысячи раз!
Начнём с того, что для начала я стала замечать косые взгляды отдельных одноклассников. С каждым днём их число множилось и множилось, пока в одно расчудесное ноябрьское утро, я не осталась сидеть за партой одна. Задумчивая Ольга Ивановна, наша классная, давала новую тему без обычного огонька, порою говорила невпопад, а на перемене попросила меня пойти за ней. Передала медсестре из рук в руки. Та — нацепив ватно-марлевую! — осмотрела меня с головы до ног, касаясь кожи холодными перчатками. Осмотр ещё не закончился, как в кабинете материализовался завуч с немым вопросом в глазах. Медсестра подошла к ней и шепнула:
— Анализ нужно делать.
«Конечно, идиотки, это я вам без медицинского образования скажу!»
Вероятно, они растерялись, поэтому и вели себя настолько глупо. Тихим, но очень настойчивым голосом меня попросили пойти в поликлинику. Мои возражения о сданных несколько раз анализах не принимались. Завуч ничего не хотела слышать, так и сказала. В итоге меня отвела за руку медсестра. Естественно, результат был отрицательным, но это уже мало кого волновало.
Потекли мои суровые будни изгоя. Я впервые злилась на мать. На безответственность, глупость и неразборчивость. Злоба булькала внутри меня, то вздыбливаясь пенной шапкой, то опускаясь на самое дно. На агрессию отвечала агрессией и хамила всем подряд: одноклассникам, учителям, любому. В какой-то момент я поняла: так больше продолжаться не может, я не должна идти у них на поводу. На смену злобе, пришло равнодушие и пофигизм. Потеря интереса к жизни. Я ходила в школу, училась, делала работу по дому, ела, спала — механически. Потому что, так надо.
Пока не встретила его. Гордея.
Глава 3
С наступлением весны, я сбегала к морю при первой возможности. Слушала шум, подолгу вглядывалась в бескрайнюю даль и наблюдала за чайками. Ждала, когда, наконец, наступит лето и я смогу в нём искупнуться. Морем мать меня в детстве не баловала, и никогда не навещала сестру. Возможно, когда я была совсем ребенком они и были дружны, но в пятнадцать я припоминала тетку едва.
