И окончательную точку в вопросе поставил В.И. Гурко, который, отвечая 9 февраля 1917 г. на письмо членов Особого совещания, резонно заметил, что «мероприятие это при проведении в жизнь могло бы дать результаты лишь в более или менее отдаленном будущем; между тем солдаты нам нужны теперь». Не говоря о том, что привлечение инородцев в пехоту, а не в кавалерию «вызовет среди них большое неудовольствие», их боевая ценность у многих строевых командиров вызывала сомнения: «Большинство инородцев, несмотря на свою воинственность, упорством в бою не отличается и заменить русских солдат не может»
[291].
На этом завершилась длившаяся много десятилетий вялотекущая эпопея с привлечением нерусских народов империи к военной службе. Фактически за весь период самодержавие не совершило в этой сфере ни одного решительного шага. Напротив, оно всегда отступало перед сопротивлением инородцев, предпочитая снова и снова усиливать нажим на уже свыкшиеся с военной повинностью этносы. Ясное осознание того, что «до сей поры почитавшаяся неисчерпаемой» людская сила России оказалась исчерпанной, пришло слишком поздно.
* * *
Частичной компенсацией отсутствия нормального регулярного призыва в национальных регионах вплоть до крушения империи являлось формирование национальных частей, комплектуемых чаще всего на добровольческих началах или по договорам правительства с представителями этносов (обществами, комитетами), которым делегировалась вербовка или призыв рекрутов и участие в организации воинских частей. Исторический опыт таких формирований в Русской армии уже имелся, хотя нельзя сказать, чтобы в войнах России они сыграли сколько-нибудь значительную роль. В 1874 г. они были прописаны в законе – Уставе о всеобщей воинской обязанности, согласно которому состав сухопутных войск включал в себя: армию, пополняемую ежегодными наборами, запас, казачьи войска и «войска, образуемые из инородцев»
[292].
Уже в начале Первой мировой войны в прифронтовой зоне, где проживало нерусское население, стали формироваться национальные дружины, батальоны, полки. С самого начала войны существовало пять армянских добровольческих дружин (еще две были расформированы, не вступив в бой), которые активно применялись в боях на Кавказском фронте против турок. Всего через добровольческие дружины прошло до 10 тыс. армян
[293]. Из грузин было сформировано две добровольческие бригады, в марте 1916 г. развернутые в одноименный полк. В конце октября также был сформирован Грузинский конный полк. Из горских народов Северного Кавказа и азербайджанских татар была сформирована Кавказская туземная конная дивизия, более известная как Дикая дивизия. В составе Русской армии существовал также польский легион, развернутый в 1917 г. в стрелковую дивизию, а затем – в корпус. Кроме перечисленных крупных частей и соединений формировались также и мелкие – дружины, отряды, роты – из кавказских греков, айсоров и др. Помимо этого, в течение войны был создан ряд соединений, укомплектованных военнопленными-славянами (чехами, словаками, сербами).
Наиболее многочисленными национальными частями в Русской армии были латышские стрелковые полки, с 1915 г. активно участвовавшие в боях на территории Латвии, в боях за Ригу. Они были созданы по инициативе латышской общественности, в значительной степени существовали на сборы местной буржуазии и защищали непосредственно латышские земли от вековых врагов и угнетателей немцев, благодаря чему приобрели огромную популярность у местного населения и неиссякаемый приток добровольцев
[294]. В ноябре 1916 г. латышские батальоны были развернуты в Латышскую стрелковую дивизию восьмиполкового состава.
Все перечисленные национальные части создавались вне общего плана военного строительства, прежде всего для поощрения и поддержания общероссийской идентичности в среде тех этносов, которые или не призывались в Русскую армию в общем порядке, или в ходе военных действий оказались на передовой линии фронта. В последнем случае национальные части использовались для непосредственной защиты родного края от вражеского нашествия и притеснений на этнической почве. Например, турецкая оккупация грозила самому физическому выживанию армян. У латышей были крайне напряженные отношения с остзейскими немцами, даже во время Первой мировой войны сохранявшими свое господствующее экономическое положение и земельные владения в регионе. По словам начальника штаба Верховного главнокомандующего Н.Н. Янушкевича, патриотическому настрою латышей способствовала «вековая ненависть к немцам»
[295]. В этой оценке с ним полностью совпадало мнение представителя противоположного лагеря – большевика Л.Д. Троцкого: «Латышские батраки, рабочие, бедняки-крестьяне ненавидели балтийских баронов. Эту социальную ненависть использовал царизм в войне с немцами»
[296].
По этой же причине национальные части в годы Первой мировой войны чаще всего комплектовались на добровольческой основе, при этом добровольцев, как правило, было достаточно много, а, например, в армянские дружины даже прибывали соотечественники из армянских диаспор со всего мира. Национальные части (армянские, латышские и др.) хорошо проявили себя в боях и использовались на сложных участках фронта. Таким образом, национальные воинские части канализировали патриотическую энергию нерусских народов, легализовали национально-освободительную борьбу, которая прежде велась своими силами и партизанскими методами.
Сказанное о причинах формирования национальных частей во фронтовой зоне не относилось к украинцам и белорусам. Их этнические ареалы становились полями сражений или ближним тылом войск. Однако самодержавие не предпринимало попыток создания национальных частей из украинцев и белорусов, не признавая их самостоятельной этнической идентичности. Синкретизм этнического сознания представителей трех восточнославянских народов, единство исторической судьбы и подходов в комплектовании армии не оставляли места для идеологического обоснования формирования здесь национальных частей. Оформление национальной идентичности украинцев и белорусов только набирало обороты и существенно сдерживалось самим самодержавием. Любопытно, что противная сторона – австро-венгерское командование, активно вербовавшее уроженцев Малороссии в украинские части, – не преуспела в этом по той же причине: ведь, как метко отмечается в современном исследовании украинского национального движения, «многие солдаты узнавали об украинском вопросе и о том, что они – тоже украинцы, именно в концлагерях»
[297].
