Анализ источников показал, что политические планы в отношении нацформирований, продвигаемые Фрунзе, в первой половине 1920-х гг. витали в воздухе и считались многим партийным и военным лидерам страны очевидными. В период Гражданской войны мессианскую функцию примеряла на себя Центральная мусульманская военная коллегия: «Перед нами лежит громадная задача освобождения миллионов угнетенных зарубежных братьев-мусульман, как то: Туркестана, Афганистана, Индии, Персии и т. д., томящихся под игом иностранного капитала, и священная обязанность передового пролетариата мусульман заключается в том, чтобы забросить факел революции в эти страны…»
[519] В мирное время эти идеи продолжали будоражить воображение партийных работников, связанных с Востоком. В резолюции IV совещания ЦК РКП(б) с ответственными работниками национальных республик и областей в июне 1923 г. содержалось положение о национальных частях как «в смысле обороны со стороны Турции, Афганистана, Польши и т. д.», так «и в смысле возможного вынужденного выступления Союза [Советских Социалистических] Республик против соседних государств (выделено мной. – Авт.)»
[520]. В контексте господствовавших в советском руководстве в тот период надежд на скорую мировую революцию национальным формированиям отводилась важная роль застрельщиков и проводников международного коммунистического движения.
Нельзя не отметить, что в 1920-х гг. вся армия была поставлена на алтарь считавшейся близкой мировой революции. Молодое Советское государство не только готовилось к обороне едва ли не по всему периметру своих границ, но и могло, если бы на то была политическая воля руководства страны, вооруженной силой поддержать революционные выступления в других странах. Например, вполне реальным представлялось выступление советских войск в поддержку германского пролетариата осенью 1923 г. Боеспособность Красной армии учитывалась тогда в последнюю очередь. По образному выражению И.В. Сталина, вспоминавшего позднее тот период, «если бы бог нам не помог… и нам пришлось бы впутаться в войну, нас распушили бы в пух и прах»
[521].
В этом контексте заостренность внешнеполитической функции нацформирований в первой половине 1920-х гг. не является их уникальной чертой. К мировой революции готовилась вся РККА, а ее национальный сегмент считался удобным инструментом на тех направлениях борьбы, где этноязыковой состав советских войск и сопредельных народов, намеченных к советизации, был бы близок.
Для объяснения дальнейшей эволюции национальных формирований важно подчеркнуть то обстоятельство, что в межвоенный период в структуре РККА так и не сложилось специального органа руководства развитием национальных формирований. В период Гражданской войны эту работу, но только в тюркоязычной мусульманской среде, координировала Центральная мусульманская военная комиссия, преобразованная в 1921 г. в Восточный отдел при Политуправлении РВСР, вскоре, однако, расформированный.
После XII съезда РКП(б), когда развитие нацформирований получило новый политический толчок, основную роль в их планировании играл Штаб РККА. На 1924 г. пришлось наиболее интенсивное обсуждение различных аспектов программы нацформирований на заседаниях Реввоенсовета СССР. С докладами и сообщениями по этому вопросу четырежды выступал начальник Штаба РККА П.П. Лебедев и дважды – начальник Организационно-мобилизационного управления Штаба РККА С.И. Венцов. В 1923–1924 гг. в Штабе РККА существовала штатная должность помощника начальника Организационного управления по национальным формированиям. Первоначально ее занимал откомандированный слушатель Военной академии РККА татарский большевик Х.Б. Мавлютов, который в одной из аттестаций характеризовался «знатоком Среднего Востока», имевшим «склонность к научно-исследовательской работе»
[522]. После приема Мавлютова на Восточное отделение Военной академии его сменил М.П. Захаров. В дальнейшем, с образованием в 1925 г. Главного управления РККА
[523], в ведении которого сосредоточились все нити повседневной жизни армии, организационные и мобилизационные вопросы, забота о нацформированиях легла и на его плечи.
В начале 1925 г. в составе Управления устройства войск Главного управления РККА был организован 6-й отдел (национальных формирований), в составе которого несли службу… три человека, включая его начальника, упомянутого М.П. Захарова
[524]. Отдел просуществовал до 1926 г.
[525], не оставив от своей деятельности практически никаких следов, если не считать ряда весьма ценных публикаций на военно-национальную тему самого Захарова
[526]. Фактически это была единственная попытка создать в центральном аппарате военного ведомства координирующий развитие национальных формирований орган.
О «крайних неудобствах» сложившейся ситуации, главным среди которых было «отсутствие войскового штаба, объединяющего деятельность национальных частей», весной 1925 г. начальнику Штаба РККА С.С. Каменеву сообщал председатель СНК Узбекской ССР Ф.Г. Ходжаев
[527]. При Реввоенсовете Туркестанского фронта в инициативном порядке был создан и в середине 1920-х гг. функционировал отдел нацформирований, штат которого насчитывал 10 работников
[528].
С преждевременной смертью большого энтузиаста нацформирований М.В. Фрунзе процесс их институционализации замедлился. Национальный сегмент РККА продолжал развиваться в русле общегосударственного курса на коренизацию. Отметим, что и сама коренизация, охватившая широкие массы во всех национальных окраинах, также не получила общего руководящего органа, а элементы управления коренизационной политикой были распределены между несколькими центральными ведомствами
[529], что роднит ее с нацформированиями. Национальные формирования до момента их упразднения в 1938 г. так и остались в промежуточном, «беспризорном» состоянии.
