Значительные по численности пополнения уроженцами Кавказа и Средней Азии получали с первых месяцев войны войска, защищавшие Москву, и особенно фронты, сражавшиеся на южном крыле советско-германского фронта. Наиболее выпукло слабые стороны соединений, укомплектованных смешанным неславянским составом, проявились в конце 1941 – начале 1942 г. во время операции по освобождению Крыма. Здесь в бою массово использовались военнослужащие кавказских национальностей. По состоянию на февраль 1942 г. в составе 12 сформированных в Закавказье стрелковых дивизий
[728] Крымского фронта числилось около 48 тыс. воинов закавказских национальностей (35 % от всего личного состава фронта)
[729]. Тяжелые природно-климатические условия, базирование тыловых служб фронта на Таманский полуостров и связанное с этим недостаточное снабжение продовольствием и боеприпасами войск, действовавших на полуострове, способствовали быстрой дезорганизации частей под воздействием ударов противника, что приводило к чрезмерно высоким потерям
[730]. Большинство закавказских дивизий, действовавших в Крыму (224, 227, 396, 398, 400, 404-я), были полностью разгромлены, прекратили свое существование и более не переформировывались.
Таким образом, на повестку дня встала проблема низкой боеспособности воинских формирований с большой прослойкой представителей разных национальности. В боевой обстановке это выливалось в случаи «отрицательных явлений» среди бойцов нерусской национальности, диапазон которых колебался от обособления внутри подразделения и возникновения земляческих сообществ до тяжких воинских преступлений – членовредительств, дезертирств, случаев добровольной сдачи в плен и измены Родине
[731].
Поэтому уже в первые месяцы войны возникла острая необходимость в изменении подхода в комплектовании действующей армии представителями нерусских народов, поднятии их боевой выучки и политико-морального состояния до общего в Красной армии уровня. Анализ документов позволяет утверждать, что руководство страны рассматривало два варианта решения этой проблемы. Первый – радикально изменить организацию их военной службы, с тем чтобы ускорить адаптацию представителей нерусских народов к армейской повседневности, поднять их боевую выучку и политико-моральное состояние. На практике это означало возврат к упраздненному за несколько лет до начала войны мононациональному комплектованию частей и соединений. Второй способ – вернуться к проверенной, в прямом смысле слова, веками практике этнического квотирования при комплектовании воинских частей, в том числе – к ограничениям или отмене приема в армию по этническому признаку. Во втором случае главное бремя войны возлагалось на славян и иные, исторически интегрированные в российскую культуру народы. Оба варианта в той или иной степени были реализованы в годы Великой Отечественной войны и показаны в данном исследовании
[732].
Возвращаясь к практике национальных воинских формирований, советское политическое и военное руководство рассчитывало на то, что однородная языковая и культурно-ментальная среда в них будет способствовать ускорению боевой подготовки бойцов нерусской национальности, повышению ее качества, укреплению дисциплины в подразделениях и стойкости личного состава, особенно устранению языкового барьера. Бывший командующий войсками Закавказского фронта генерал армии И.В. Тюленев отмечал вставшую в полный рост в начале войны языковую проблему как главную в принятии руководством страны решения о воссоздании национальных частей
[733].
Хронологически первыми национальными формированиями периода Великой Отечественной войны стали соединения не из уроженцев Кавказа или Средней Азии, а укомплектованные жителями Прибалтики. Решения о национальных формированиях Красной армии в прибалтийских республиках принимались советским правительством вне связи с формированием несколько позднее кавказских, среднеазиатских и иных национальных частей.
Основой для формирования прибалтийских национальных частей послужили описанные выше двухдивизионные территориальные стрелковые корпуса, созданные в сентябре 1940 г. на основе «народных армий». Фактически это были уже готовые соединения численностью около 6 тыс. человек на дивизию, укомплектованные профессиональным командным и обученным рядовым составом местных национальностей
[734]. Советское руководство предпринимало усилия по чистке командного состава от нелояльных советской власти кадров
[735] и организации в частях партполитаппарата
[736]. С началом войны все три прибалтийских корпуса приняли участие в боевых действиях, понесли тяжелые потери и утратили единую организацию.
В августе – октябре 1941 г. эвакуированное в Москву партийное и советское руководство всех трех прибалтийских республик по очереди (независимо друг от друга) обратилось к руководству страны с предложениями о сформировании национальных частей Красной армии, организационную основу которых должны были составить остатки территориальных корпусов.
При рассмотрении истории прибалтийских дивизий необходимо иметь в виду, что населявшие регион народы не считались политически благонадежными и в начале войны не призывались в Красную армию в общем порядке. На зловещие признаки «вредной и ничем не оправданной латышебоязни», выражавшейся в «резком сокращении количества бойцов из латышей», уже 14 июля 1941 г. – через три недели после начала войны – секретарь ЦК КП(б) Латвии Я.Э. Калнберзин обращал внимание партийного руководства страны
[737]. В это катастрофическое время 24-й латвийский территориальный корпус был выведен во второй эшелон, а его командный состав принудительно увольнялся из Красной армии!
[738] Нетрудно догадаться, что могло последовать после этого. «Прелести» фактически каторжного труда в рабочих колоннах на лесоповалах и строительстве дорог осенью и зимой 1941 г. успели испытать на себе военнообязанные эстонцы, формирование национальных соединений для которых задержалось дольше всех. Так что, активно лоббируя национальные формирования, прибалтийские коммунисты не только доказывали свою лояльность, но и фактически спасали мужское население от участи советских немцев, румын и прочих народов, считавшихся «родственными» врагу.
