В 1920-х гг. благодаря принципу территориальности при комплектовании воинских частей новобранцами межокружные и даже межгубернские (в рамках одного военного округа) перевозки призывников сводились к минимуму, что давало экономию бюджету. В итоге очень быстро военные округа стали обретать специфическую национальную окраску, повторявшую этнический фон занимаемых ими территорий. Так, например, уже после первого призыва молодежи рождения 1902 г. в 1924 г., с весенним пополнением, в войска Западного военного округа влилось 22,7 % белорусов, а с осенним – 36,6 %. Украинский военный округ был укомплектован в 1925 г. на 74,2 % украинцами, зато Московский – на 94 % русскими
[878]. При дальнейших призывах ситуация повторялась. В 1926 г. с призывом молодежи 1904 г. рождения в УВО численность украинцев достигала 70 %, в БВО численность белорусов – 31,4 %, в Краснознаменной Кавказской армии численность кавказских народов превысила 35 %
[879]. В то же время в Среднеазиатском военном округе, где обязательный призыв местных национальностей в тот год еще не объявлялся, их удельный вес по итогам переписи РККА 1926 г. составлял всего 6,3 %
[880]. В дальнейшем эта тенденция лишь укреплялась и считалась одним из положительных эффектов национального военного строительства
[881].
В середине 1920-х гг. ситуация с призывом в армию граждан различных национальностей была неодинаковой. Например, в РККА без ограничений принимались советские граждане финской, немецкой, румынской, польской национальностей, то есть представители народов, чьи соплеменники совсем недавно воевали против Российской империи или Советской России. Также в армию принимались представители иных национальностей, относимых к категории «иностранных» – чехи, сербы, корейцы и проч. Все они в тот период квалифицировались прежде всего представителями пролетариата и прочих трудовых слоев, а не носителями специфической этничности, чуждой Советскому Союзу. Более того, удельный вес представителей «заграничных буржуазно-националистических стран» был достаточно высоким в самой важной социальной группе военнослужащих – среди коммунистов. Например, в 1924 г. «иностранцами» оказались 1033 коммуниста, или 4,3 % всех членов РКП(б), состоявших на службе в Красной армии
[882].
В первые годы после революции, когда надежда на дальнейшую революционную экспансию у руководства страны еще была сильна, мотива политического доверия или недоверия военнослужащим по признаку их национальности вообще не просматривалось. Ограничивающим фактором в тот период была способность нерусских военнослужащих к культурно-языковой адаптации в русскоязычной армейской среде. Но он не носил политической коннотации. Как правило, представители так называемых европейских или западных национальностей (таких как поляки, латыши, эстонцы, немцы) были достаточно образованны, обрусели и хорошо владели русским языком, в связи с чем культурно-языковой барьер был незначительным или отсутствовал вовсе. Они могли служить в обычных номерных частях.
Иная ситуация была с десятками народов, которые в дореволюционный период не призывались в силу своих культурно-языковых особенностей или политической нелояльности царизму, что нередко совпадало. В ранний советский период эта категория этносов получила официальный статус культурно отсталых народов, дававший их представителям определенные льготы в государственном и культурном строительстве. Сюда относили большинство народов Северного Кавказа, Средней Азии, Сибири и Дальнего Востока, а также малые народности Крайнего Севера – всего около ста этносов. Проведенное в 1927 г. Главным управлением РККА исследование социально-культурных характеристик призывной молодежи 1902–1905 гг. рождения, ставшее возможным с введением в 1924 г. «личных карт призываемого на военную службу», показало более низкий по сравнению со славянами, евреями, представителями европейских национальностей уровень грамотности у народов Поволжья и Закавказья (представители среднеазиатских народов не обследовались). Среди них было меньше городских жителей и представителей рабочего класса. В лучшую сторону выделялись армяне и грузины
[883]. В 1920–1930-х гг. номенклатура таких народов являлась величиной более или менее постоянной. Во всяком случае, еще в 1932 г. в утвержденном Наркомпросом перечне культурно отсталых народностей, имевших льготы для поступления в вузы, перечислялось 97 этносов
[884]. Комплектование национальных воинских частей для таких этносов на первых порах осуществлялось за счет добровольцев.
Анализ документальной базы показывает, что инициаторами призывов в местностях, где ранее таковые не производились, в большинстве случаев выступали местные власти. Наряду с формированием национальных частей это подтверждало их государственный суверенитет. В этом стремлении местные большевики нередко шли вразрез с мнением военных специалистов, считавших, что общеобразовательный и социальный уровень местных призывников еще не соответствует требованиям службы в Красной армии. Так, 27 февраля 1924 г. ЦИК Узбекской ССР издал постановление об обязательном военном призыве в трех областях республики для формирующихся нацчастей в связи с тем, что добровольный набор не дал необходимого числа желающих служить в армии. Призыв был объявлен, несмотря на отрицательное заключение РВС Туркестанского фронта, считавшего, что призывать узбеков еще рано из-за отсутствия воинского учета населения и негативного отношения местных жителей к военной службе. После жалоб призываемых лиц узбекской национальности Верховным судом СССР было вынесено представление о неконституционности постановления ЦИК УзССР. Однако позднее, 8 октября 1924 г., секретариат ЦИК СССР все же утвердил решение ЦИК УзССР в виде исключения, поскольку призыв фактически уже был осуществлен
[885]. Аналогичный запрос в Президиум ВЦИК осенью 1924 г. поступил и из Киргизского ЦИК
[886]. В следующем, 1925 г. «во исполнение воли трудящихся» был проведен пробный призыв среди карелов, якутов, узбеков, казахов, калмыков и бурят-монголов. Призывы оформлялись совместными постановлениями ЦИК и СНК СССР от 21 и 28 августа 1925 г.
[887]
