Я рада избежать прощания с Максимом. Но он, видимо, нет, потому что, когда я уже отъехала от аэропорта, мне пришло сообщение от Самойлова:
«Ну что ты ведешь себя, как надменная коза? Могла бы и попрощаться со мной»
Я ему, естественно, не отвечаю.
Максим почему-то думал, что после Парижа форма нашей коммуникации изменится. Но я по-прежнему не намерена с ним общаться. Мне нужно любой ценой выкинуть его из своей головы, а если я буду разговаривать с ним каждый день, то сделать это не получится. Я, как и раньше, игнорирую его звонки и сообщения, передавая всю необходимую Самойлову информацию по сделке через Соколова или через наших секретарей.
Ему это явно не нравится, поэтому периодически он мне пишет что-то вроде «Не будь надменной козой», но я не собираюсь поддаваться на его провокации. У меня своя жизнь, в которой Максиму Самойлову больше нет места. И у него своя жизнь, в которой нет места мне.
Где-то через неделю после возвращения из Парижа мне позвонил Илья.
— Привет, красотка! Как дела?
— Привет, Илюш. Все хорошо, ты как?
— Тоже хорошо. До меня тут дошла информация, что вы покупаете две французские компании и выходите на европейский рынок...
— А до меня дошла информация, что вы покупаете немецкую компанию и тоже выходите на европейский рынок.
Он на секунду осекся.
— Откуда ты узнала?
— От проверенного источника из Германии. А ты откуда узнал про нас?
— От своего человека в «Росстрое». Я тебе, собственно, поэтому и звоню. Крисси, в «Росстрое» на тебя очень-очень злы.
Я лишь смеюсь.
— Приму их злость за комплимент! Значит, я все правильно делаю.
— Так-то оно так, вот только ты же понимаешь, что это за люди... У них методы работы, как в девяностых. Они не любят, когда им так открыто переходят дорогу. Я же тоже к французам присматривался, но когда узнал, что с ними ведет переговоры «Росстрой», то пошел к немцам.
— Илюш, да плевать я хотела на этот «Росстрой». Они почти выжили нас из России. Что нам еще остается?
— Я согласен, но все же будь осторожна с ними. По возможности лучше им дорогу больше не переходи.
— Я буду счастлива сделать это еще не один раз, Илья!
Токарев вздыхает.
— Лучше не надо, Крисси.
— Не переживай, все будет хорошо. Кстати, какие у тебя планы на Новый год?
— Пока никаких, а что?
— Поехали в Америку?
На том конце провода повисло молчание.
— Знаешь, Крисси, а поехали!
Я засмеялась.
— Отлично, тогда ближе к делу решим с билетами и датами поездки.
— Да, давай. Целую тебя, красотка.
— Целую, пока.
Я вешаю трубку и глупо улыбаюсь, уже предвкушая встречу со всеми нашими друзьями. К сожалению, с ними получается общаться не так часто, как хотелось бы. Но пару раз мы все же устраивали скайп-вечеринку, даже Илья смог к нам присоединиться. Я в общих чертах рассказывала ему про нас с Максимом и про то, что у него будет ребенок. Токарев почему-то уверен, что мне все равно не стоит сдаваться. Но он просто не знает Максима и его главный жизненный принцип.
За работой время летит быстро. Максим уже перестал предпринимать попытки вывести меня на разговор или спровоцировать хотя бы на злость и покорно общается через секретарей и Соколова. Кажется, в жизни стало потихоньку все налаживаться, если не считать огромной черной дыры, которая дает о себе знать каждый день перед сном.
Мне приходится изматывать себя работой до предела, чтобы, упав на кровать, не вспоминать признания Максима, которые он говорил мне в Париже. Я не хочу тешить себя тем, что он меня любит. Толку от нашей любви, если мы не можем быть вместе? А его любовницей я никогда не стану. Это для меня слишком унизительно.
В качестве отвлекающего фактора от Максима в мою жизнь добавилось беспокойство за Вику. Несколько раз я замечала, что она пропускает работу. Потом Людмила Николаевна мне призналась, что Вика стала понемногу пить алкоголь. Не крепкий, например, пиво или слабое вино, но все же. Мне это не понравилось.
Когда я приехала к ним, Вика была трезва и вела себя абсолютно невозмутимо. Людмила Николаевна попросила меня не выдавать ее Вике, поэтому я не могла задать Степановой вопросы в лоб. Но когда я спрашивала подругу о самочувствии, она отвечала, что все хорошо.
Миша растет не по дням, а по часам, и уже очень хорошо меня знает. При каждой встрече ребенок бежит ко мне с криками «Крися приехала». Выговаривать «Кристина» ему пока тяжело, поэтому Илья научил его более простому варианту.
Уже декабрь и близится годовщина смерти мамы. Ее нет с нами 18 лет... А я по-прежнему каждый день ношу ее кулон с буквой «И». Мне кажется, что так она рядом со мной.
Вика настаивает на том, чтобы поехать на кладбище, но я ей категорически запрещаю. Как назло, Людмила Николаевна попросила на этот период небольшой отпуск, чтобы проведать своих внуков, и Вика с Мишей сейчас дома одни. Я ее навещаю почти каждый день, но на ночь не остаюсь.
В годовщину смерти мамы я ухожу с работы засветло. Сейчас зима, и темнеет уже в 4 часа, поэтому, чтобы не оказаться на кладбище ночью, я покидаю офис в 2 часа дня, а по дороге заезжаю в цветочный магазин и покупаю большую охапку белых роз. Папа по своей традиции заехал на кладбище утром.
Когда я приезжаю на кладбище, на могиле уже лежит один букет маминых любимых цветов. Папа оставил. Я немного очищаю лавочку от снега и сажусь возле памятника. Снова жадно всматриваюсь в мамино лицо на фотографии. Увы, в памяти я больше не могу его восстановить. Я помню только мамин общий образ.
Я рада, что внешне похожа на нее. У мамы были такие же шоколадные волосы и большие синие глаза. Именно в них, по словам папы, он и влюбился, когда первый раз увидел мою маму. Они познакомились на дне рождения их общего друга, когда еще были студентами.
Я слишком задумалась, поэтому не услышала приближающиеся ко мне шаги. Очнулась, только когда кто-то опустился рядом со мной на лавочку. Резко обернулась и обомлела.
— Я знал, что найду тебя сегодня здесь, — тихо говорит Егор и слегка улыбается уголками губ.
— Что ты тут делаешь? — В изумлении спрашиваю его.
— Приехал к тебе.
— Зачем?
Он пожал плечами.
— Просто увидеть тебя, поговорить.
— О чем?
— О чем угодно.
Я слегка прочистила горло и отвернула голову от него к памятнику. Вдруг вспомнила Викины слова о том, что она однажды столкнулась с Егором у маминой могилы.
Мы сидим с Кузнецовым рядом и молчим. Тишина уже настолько гнетущая, что мне становится не по себе. Он снова будет меня оскорблять? Снова будет меня обвинять во всех смертных грехах?
