Но теперь этот чертов прилив нам мешал! Корабль погружался слишком медленно и никак не ложился на дно. В это время неожиданно появился большой русский буксир. Он с разгона ударил нас носом. (Это был портовый буксир «Силач», который стоял у прохода на внешний рейд с одним работающим котлом. Утром планировалось отправить его с водолазной баржей к месту гибели «Боярина» с целью съема 120-миллиметровых орудий с боезапасом и других ценных вещей. Как только началась стрельба, «Силач», по решению своего командира Сергея Захаровича Балка, развел пары и вышел под берегом вдоль Тигрового полуострова в проход, чтобы при надобности оказать помощь нашим поврежденным кораблям. Увидев вражеский корабль на фарватере, командир «Силача» принял единственно верное решение – пожертвовать буксиром, но предотвратить закупоривание канала. После столкновения с «Фусо» поврежденный «Силач» начал принимать воду в носовые отсеки. Спасло его то, что он имел усиленную носовую часть, будучи по совместительству портовым ледоколом. Став на отмель, после заведения пластыря он ушел в док на ремонт.) Затем наглый пароходик уперся нам в корму и начал разворачивать вдоль фарватера, одновременно выталкивая к кромке канала. Ему мешал только наш якорь.
Нужно было что-то предпринимать. И наш отважный командир приказал взять буксир на абордаж. Но было поздно. Лунноликая Аматерасу Оми-ками отвернулась от нас. Чертов русский крейсер уже подошел к нам на три кабельтова и застопорил ход. Как только наша абордажная команда (все, кто еще оставался в живых) появилась на верхней палубе, с марса крейсера нас смели пулеметным огнем. Я был тяжело ранен и потерял сознание.
Очнулся я уже в русском госпитале, где был искренне удивлен человечным отношением к нам, врагам. Здесь также лечились и раненые русские моряки. В том числе с того самого буксира, который пытался помешать нам выполнить приказ адмирала. С их стороны мы не встретили враждебного отношения, скорее наоборот. Видимо, как и у нас, японцев, в русских традициях уважительное отношение к доблести своего противника.
Смерть легче пуха, долг тяжелее горы. Мы свой долг исполнили до конца: как я узнал в госпитале, на этот раз русская эскадра была заперта в гавани. Мы смогли завершить дело славного Хиросе и его воинов, ожидающих нас в Ясукуни-Дзиндзя. (Буксир «Силач» все-таки сумел вытолкать «Фусо» к краю форватера до того, как броненосец лег на дно, и хотя оставшейся ширины канала было недостаточно для броненосцев, крейсера могли проходить.) Теперь дело было за армией – захватить или уничтожить огнем осадной артиллерии русские корабли в этой китайской мышеловке!
Глава 2
Многие знания – многие печали…
Санкт-Петербург
Конец апреля 1904 года
Кроме очного и заочного, «в записочках», ликбеза о будущем и безуспешных перманентных попыток изменить мировоззрение царя в отношении внутренней ситуации в России, Вадик изо дня в день разрывался между кучей «горящих» дел. Он координировал игру на бирже и достройку Кругобайкалки. Продавливал просьбы и заказы двух своих товарищей через инстанции и держал руку на пульсе подготовки к уходу на Дальний Восток новых эскадр. Организовывал на перспективу опережающее развитие российской военной техники и следил за перестановками в командовании армии и флота… Плюс самое главное в понимании Николая дело – подготовка к борьбе за здоровье наследника-гемофилика. Да еще и антибиотики! Формулы, расчеты, склянки, шприцы. Живые мыши, дохлые мыши…
Каждый божий день недосып и нервное напряжение накапливались. И однажды, когда все это наконец достигло критической массы, у доктора элементарно сдали нервы. Причем, как и следовало ожидать, «рвануло» по поводу того вопроса, где его успехи выглядели пока скромнее всего. Вернее, их вообще не было. Даже не намечалось.
Это случилось через двое суток после приснопамятного разговора о катерах, моторах и новых линкорах. Во время очередной «беседы без свидетелей» в Александровском дворце Царского Села хронически не выспавшийся Вадик по просьбе августейшего собеседника излагал подробности того, что случилось в итоге трагического развития Русско-японской войны в нашем мире. И как хорошо бы до этого не допустить.
Пока он ухитрялся оберегать психику царя от мрачных подробностей драмы в подвале Ипатьевского дома, считая, что довольно того, что его величество понимает, что ТАМ он кончил плохо. По умолчанию…
Отдохнувший и погулявший с утра по подсыхающему парку Николай, как всегда, очень внимательно и почти не перебивая выслушивал Вадиковы эмоциональные воспоминания о будущем. Но когда Банщиков попытался заострить ситуацию на том, что вся эта череда бед была предопределена кризисом государственной системы управления, царь, слегка приподняв бровь, что говорило о легкой степени раздражения, стал неторопливо излагать, что с этим следует делать. Ни на йоту при этом не изменив ни одного своего решения по сравнению с известной Вадику историей, поскольку в основе всех этих рассуждений лежало одно: принцип незыблемости абсолютной монархии и ее государственных институтов.
Конечно, Вадим был готов к тому, что не следует ожидать вольтерьянства от человека, воспитанного не только своим отцом, прямо завещавшим ему хранить самодержавие как главное достижение российского национального пути, но и полностью солидарным в этом вопросе с Александром III Победоносцевым. Поэтому он старался расшатывать «больной зуб» потихоньку, исподволь подбрасывая Николаю факты, которые, по идее, сами должны были навести царя на очевидные выводы…
Но не тут-то было! Монарх оставался убежденным монархистом.
И вот, в этот прекрасный апрельский день – а день и в самом деле был замечательный: солнце щедро заливало все вокруг, щебетали устраивающиеся на гнездах птицы, пьянящие ароматы распускавшихся садов наполняли воздух, – терпение собеседника императора, далеко, кстати, не самая ярко выраженная черта в характере Вадика, иссякло.
Схватив со стола хрустальную пепельницу, он от всей души швырнул ее в стену. Ярко блеснувшие осколки дробью протрещали по паркету, вылетели в распахнутое окно… После этого в наступившей мертвой тишине раздался странно шипящий голос Банщикова. У него вместе с крышей сорвало и все предохранительные клапаны, которые до сих пор охраняли самодержца от самых неприятных для Николая моментов из истории будущего.
– Ваше пока еще величество, вы можете делать все, что вам захочется, но когда вы это делали в моем мире, то очень плохо кончили. И не только вы, всей вашей семье пришлось расплачиваться за вашу полную неспособность управлять Россией в критический момент. Вы помните, я вам говорил, что ваш сын дожил только до тринадцати лет? Знаете почему? Думаете, дело в тяжкой наследственной болезни? Нет… Просто те самые революционеры, которых вы всерьез не воспринимаете и планируете разогнать одним полком гвардии, в семнадцатом году придя к власти, расстреляли не только вас, но и всю вашу семью.
На Николая, который искренне любил своих дочерей и жену, было больно смотреть. В одно мгновение из уверенного в себе человека и государя крупнейшей в мире страны он превратился в жалкую жертву своего самого страшного кошмара. Но Вадик, намертво закусив удила, больше не намеревался щадить чувства и самолюбие самодержца.
