В Суде мы простояли пять дней. На третий день адмирал пресек береговую вольность на корню. Увольнения были запрещены. На следующий день стоянка отряда ознаменовалась бунтом на «Мономахе». В точности я не помню причины, да она, кажется, была, как и всегда, фиктивная – насчет строгости командира и недовольства пищей. Он выразился в том, что команда, собравшись толпой, подошла рыча к мостику, и начались выкрики ругательств и проклятий по адресу командира. К активным действиям толпа не приступала. Командующий ездил на «Мономах», заставил команду просить прощения и выдать виновников, которые были взяты под арест. Стала ясна и подкладка бунта: кроме желания продолжить береговую гульбу сказалась и появлявшаяся тогда агитация левых партий.
Когда отряд вышел в направлении к Суэцкому каналу, командующий, как мы думали тогда, чтобы занять чем-то экипажи, приказал привести корабли в идеальное внешнее состояние. Начали все подкрашивать, драить, каждый день стали проводить строевые занятия. Все происходило так, как будто мы опять готовились к императорскому смотру. Но это было немыслимо, ведь государь уже напутствовал нас, проводив из Либавы. В завершение всего аврала адмирал провел смотр вверенных кораблей и остался доволен.
Глава 5
На сопках Маньчжурии
Квантун
Май – июнь 1904 года
– Да, господа, Куропаткин и вправду произвел на меня странное… не побоюсь даже сказать – неприятное впечатление, – изрек после некоторой паузы Михаил. – С одной стороны, конечно, ни в знаниях, ни в профессионализме ему отказать нельзя, но все эти охи-вздохи и логические построения менторским тоном на тему «предопределенности Порт-Артурской крепости как точки отвлечения части японских сил от главного театра»… Честно говоря, Василий Александрович, если бы не тот ваш знак, я мог бы не сдержаться, ей-богу! Вы как в воду глядели. Хорошо хоть, Штакельбергу он приказ выступить дал…
С другой стороны, куда бы он делся против прямого приказа Алексеева? Подчиненность его наместнику, как главнокомандующему в этой кампании, государем была еще 15-го числа подтверждена окончательно, хоть и без указа. Возможно, бывшему военному министру сие обидно. Жаль только, что сам Евгений Иванович выехал во Владивосток. Но если он решил лично с Всеволодом Федоровичем и прочим тамошним начальством вопросы судостроения и судоремонта обсудить, значит, поводы для беспокойства есть. Тем более стоит вопрос новой начинки для снарядов, а это очень серьезно…
Ладно. Главное, мы хоть с грехом пополам, но отбились. Да и то сказать, если бы не телеграмма брата… Хотел ведь тормознуть нас! Каков же красавец этот Куропаткин?! МЕНЯ – задержать…
– Михаил Александрович, а чего вы, собственно, ждали? Вы ему в Порт-Артуре – одна лишняя головная боль и помеха. А случись что с вами – так вааще… Тем более что вся наша, как он выразился, «сомнительная бронезатея» им воспринята без энтузиазма. Верно сказал старик Драгомиров: «Куропаткина – главнокомандующим? А Скобелевым при нем кого?» У него же на физиономии написано: мой план войны гениальней, чем у Кутузова, и не вашего он «великого» ума дело! А уж тем более какого-то недоразвитого морского…
Сидевший напротив великого князя и Балка кавторанг Русин, улыбнувшись одними уголками губ, с грустью в голосе проговорил:
– Да уж, Василий Александрович, верно подмечено. Вас одного этот великий полководец даже в упор через лупу не различил бы. Как практически и меня грешного. Сдается, что весь труд по копированию для Куропаткина и его штаба моего доклада о состоянии японской военной экономики и прочем… Это так, напрасная трата чернил. Все, что выведали и узнали в Японии я и мои друзья, некоторые с риском для жизни, кстати, – все это пустяки в сравнении с «ЕГО пониманием» противника, которое сложилось во время посещения нашим министром Японии по приглашению Оямы. Слава богу, что ни Макаров, ни Алексеев так не считают…
Что же до планов куропаткинского маньчжурского штаба, тут все совершенно понятно. То есть отступать мы можем хоть до Урала, Москвы-то за спиной нет. Будем сокращать свои коммуникации, а японцы – растягивать. Будем изматывать их в оборонительных боях, а если еще и Артур в осаду возьмут и под ним завязнут подольше – вообще прекрасно! Скопим сил потихоньку, чтоб вдвое-втрое побольше солдатиков… А потом разом прихлопнем япошек, не раздумывая о тактике, экономике и прочей ерунде. Мне на это Харкевич на полном серьезе намекнул, а Кузнецов, начальник их оперативного отдела, подтвердил. Мы с ним знакомы хорошо, еще задолго до того, как меня морским агентом в Токио определили. Стало быть, сомневаться в наших армейских стратегиях не приходится.
– Зато как правильно все рассчитано. Идеально по-штабному. Только жаль, абсолютно не учитывает ни международной обстановки, ни финансовых последствий затягивания войны, ни общественных настроений в стране, находящейся на пороге бунта… – пробурчал Балк.
– Ну уж насчет бунта это вы передергиваете, конечно, – вскинулся великий князь.
– Да нет, ничего не передергиваю, к сожалению, ваше императорское высочество. Все как поближе к низам нахожусь, с какой стороны ни посмотреть.
– Простите, ради Христа, что перебиваю… – неожиданно подал голос с дальнего конца стола отец Михаил, – но опасаюсь я, господа, что Василий Александрович истинную правду глаголит. Святую истинную правду. Неспокоен народ-то… Меня в этом многое уверило. Пока в Санкт-Петербург и обратно добирался, было с кем поговорить по пути. И ведь не только же о победе над ворогом желали и напутствовали. Заступничества наш люд простой ищет от несправедливостей властных. Землепашец совсем туго живет. Семьи растут, от наделов скоро один пшик останется. Что, куда деток-то? А ну как снова неурожай? Голод же опять настанет. Вот и думают мужички, как помещиков с земли сгонять. Не дай господи, полыхнет… Ведь не как в прошлые два года пойдет. Тогда только хлеба брали. А в ответ что? Додумались… Стрелять! Теперь уже жечь будут. Нельзя было губернаторам и земским в усадьбы войско-то ставить. Нельзя было…
Работник фабричный тоже страдает от штрафов и самовластностей заводчиков. Ведь ежели государь наш на казенных верфях и заводах восьмичасовой день трудовой установил, то оно, конечно, справедливым бы было и на заводах частных сделать. Люд работный ждет… Только господа-то толстосумы наши примеру сему человеколюбивому следовать совсем не поспешают. Как и сверхурочных справедливо оплачивать. Им, стало быть, царев пример и царево слово вовсе и не указ. Инспектора фабричные сплошь да рядом безобразия такие покрывают. Видно, не бесплатно тож. И молчать о сем долее не должно. В нашем кругу и подавно… – Отец Михаил обвел глазами разом притихших офицеров, после чего задумчиво продолжил: – Поговаривают люди, что, дескать, наши богачи сами специально народ мутят да карбонариям и анархистам разным денег на то под тишком дают, чтоб руками народными республиканства себе добыть. Парламент, значит. Чтоб совсем без царя в голове! А там – сколько приплатишь, тот тебе господа выборные указ и отпишут. Искушение от нечистого. Слаб человек… Не зря, поди, в газетах-то смешки да фельетоны разные печатают про эти французские штучки. Бесовство! Оно бесовство одно и есть. А тут опять же напасть: война… И где они теперь, союзнички наши республиканские? Вот и проверились. Друга в беде познаешь.
