Была, кстати, у «балковских вечеров» еще одна особенность, позволившая посвященным сделать вывод о том, что адмирал Макаров не только был прекрасно осведомлен о формах досуга наиболее активной части своего офицерства, но и негласно тому потворствовал.
Действительно ли существовал его устный приказ отправлять с кораблей эскадры не абы как, а по графику, десяток наиболее шустрых и боевых матросов с парой таких же бравых унтеров по вечерам менять прислугу в заведении и прислуживать господам офицерам, попутно присматривая за чужими и скоренько их выпроваживая, доподлинно не известно. Но в итоге лишние уши так и не услышали практически ничего из того, что говорилось, шепталось или выкрикивалось за этим столом. А из нижних чинов, что трудились вечерами в указанном заведении, больше половины оказались потом в числе двухсот добровольцев, что были внесены Балком в списки довольствия первых двух рот морского спецназа…
Очевидный душевный подъем в среде деятельной части офицерства Порт-Артура, наметившийся с появлением в крепости полулегендарной фигуры «первого абордажника флота», конечно же, был замечен и женской половиной крепостного общества, как без этого…
Но, увы, в большинстве женских сердец той же возрастной категории поселились лишь грусть и ревность. Виной всему была эта рыжеволосая стервочка Гаршина, которая каким-то непостижимым образом сумела приворожить к себе героя с «Варяга», причем чуть ли не в первый же день его появления в городе! И теперь кроме нее, своих офицеров-собутыльников и этого проклятого японского металлолома под Тигровым Хвостом Василий Балк не видел ничего в упор. И никого…
Некоторым слабым утешением служило то, что, похоже, больше всего внимания он уделял все-таки металлолому…
Из книги воспоминаний о событиях Русско-японской войны
контр-адмирала К. М. Измайлова «Броненосцы идут на Восток»
СПб.: Маяк, 1927
Известие о начале войны с Японией наш «Наварин» встретил в Либаве. В состоянии, совершенно не отвечающем боевому своему предназначению. Вся артиллерия броненосца, за исключением мелкокалиберной, была с корабля снята, отправлена в завод, а по поводу шестидюймовок ходил упорный слух о грядущей замене их на современные, системы Кане, с длиною ствола 45 калибров.
В первых числах февраля, учитывая общее состояние дел, а также то, что теперь в Кронштадте и Питере кинутся, конечно же, достраивать новые броненосцы и крейсера, и до нас руки, скорее всего, скоро не дойдут, Бруно Карлович разрешил мне съездить проведать прихварывающего брата.
Каково же было мое удивление, когда буквально на второй день пребывания в Николаеве меня нашла телеграмма с предписанием немедленно вернуться на броненосец. Простившись с родными и братом, с последним, как оказалось, уже навсегда, я поспешил на вокзал и уже вечером обосновался в вагоне курьерского поезда.
Дорога была довольно утомительной, да и газетные известия, приходившие с Дальнего Востока, радостными назвать было трудно. Мало того что нападения японцев, похоже, никто не ждал, так еще и встретили, судя по всему, во всеоружии нашей обычной бестолковщины: ведь это надо же было держать в Артуре эскадру на внешнем рейде без противоторпедных сетей, а в Чемульпо кроме канонерки пригнать еще и крейсер 1-го ранга! Почему? Зачем?
А как началось – кинулись минировать Талиеван. И со спешки или просто по глупости два корабля наши подорвались. По всему судя, на своих же минах… И вот, закономерный итог первых дней войны: два лучших броненосца едва не погибли, один крейсер подбит, два утоплены, а до кучи к ним минный транспорт и канонерка. Случайность, скажете вы? А может быть, печальная система? И далеко примеры искать было не надо.
Оказавшиеся моими попутчиками инженеры-судостроители с Николаевского завода, командированные начальством в Кронштадт, как выяснилось, даже не были информированы, для чего их туда затребовали и надолго ли. Мелочь, казалось бы, но нет – очередной штришок в общей нашей безалаберности. Всегда так: гром не грянет – не перекрестимся.
А то, что и японцы лишились двух их крейсеров, нужно целиком отнести на героизм экипажей наших «Варяга» и «Корейца», для которых славное дело у Чемульпо, увы, также стало последним (в тот момент о том, что «Варяг» уцелел, мы еще не знали).
Одолеваемый такими невеселыми мыслями, почти четверо суток я провел в поездах, обдумывая смысл моего срочного вызова на корабль. Выйдя под мокрый снег с либавского вокзала, я полагал, что сейчас все разрешится, но… Железнодорожные мытарства окончились неожиданным конфузом, когда я, обшарив взглядом акваторию порта, на месте «Наварина» ничего, кроме мелкого ледяного крошева в черной воде, не увидел. Вскоре выяснилось, что в Питере, похоже, проснулись и прочитали нашу дефектную ведомость из восьмидесяти одного пункта. Пришел «Ермак» и буквально накануне моего прибытия увел «Наварина», да и не только его, в Кронштадт.
Ледовая обстановка в заливе была благоприятная, аварий в пути ни у ледокола, ни у броненосцев и крейсера, а с «Навариным» шли еще «Николай» и «Азов», не приключилось, но все одно по сухому пути я успел в столицу раньше и встречал своих уже в Кронштадте. «Наварин» пришел под контр-адмиральским флагом: корабль наш был определен флагманом спешно формирующегося отдельного отряда кораблей и судов второй эскадры Тихого океана.
Итак, все решено. Идем на войну…
Наш броненосец сразу же по приходе буксирами поставили к стенке под 20-тонный кран. Мое недоумение по этому поводу Бруно Карлович воспринял со свойственным ему юмором, с улыбкой поинтересовавшись моим мнением, за сколько дней можно снять всю броню батареи и бортовую нижнего каземата, если мастеровые будут работать у нас круглосуточно… Отшутиться в ответ не получилось: до меня дошло, что командир говорит абсолютно серьезно. Честно говоря, стало не до смеха. Но я так и остался стоять какое-то время с глупейшей улыбкой на физиономии, чем и вызвал веселый гогот окружающих…
Командовал отрядом бывший командир «Наварина», контр-адмирал Беклемишев. На броненосце были рады этому назначению. Из кают-компании две трети были с командующим старыми соплавателями. Командир наш, барон Фитингоф, также знал его хорошо и всегда высоко отзывался о предшественнике.
Темп работ, заданный под его непосредственным руководством на кораблях, причем взятый с места в карьер, поначалу удивил, затем утомил изрядно, но к середине марта мы все уже втянулись. Порядок в порту, и вообще в нашем кораблестроении, начали-таки наводить. В Кронштадте мы пегулярно видели вице-адмиралов Кузьмича и Бирилева, всеми силами старавшихся пробудить это в недавнем прошлом «полусонное царство». Причем, конечно, в русском ключе, с «давай-давай», «невозможно, а надо», с этими непременными атрибутами нашей штурмовщины. Были и несправедливости, и наказания не по делу, но приходится признать, что за те три месяца, что корабли отряда готовились к походу, удалось сделать столько всего, что в иное время наша промышленность рожала бы года два.
В первый день в Кронштадте судьба свела меня с замечательным молодым человеком, которому она уготовала впоследствии честь стать создателем наших быстроходных линкоров. Известный всем кораблестроитель и ученый, генерал-лейтенант Владимир Полиэвктович Костенко, был тогда лишь младшим помощником судостроителя, только что в ускоренном порядке закончившим Корабелку. Первое свое назначение получил он на постройку «Орла», но там его талант заметил адмирал Бирилев. И предложил ему за ночь (!) набросать эскизы ремонта и перевооружения броненосцев «Наварин» и «Николай I», исходя из того, что на все про все отпущено не больше полутора месяцев.
