Но… его командиру, лейтенанту Мидано, хотелось умереть во славу Японии красиво. И он решил: раз уж не судьба утопиться на фарватере, то при случае, если удастся незаметно проскользнуть в гавань, стоит попробовать протаранить первый же подвернувшийся русский корабль. А для пущего эффекта зажечь свой пароход перед этим. Брандер так брандер! Не взорвем врага с собой, так хоть панику учиним. Закупив на свои средства несколько бочек керосина, командир посвятил в свой план только ближайших друзей, поэтому командование не имело шансов разъяснить ему всю неуместность этой идеи…
Подожженная снарядом туша парохода освещала идущие за ней корветы не хуже, чем русские прожектора. Повезло только «Фусо». Следуя сразу за жертвенным транспортом, он успел, хоть и рискуя пропороть борт о затопленный неподалеку «Хайлар», взять чуть мористее до того, как «Ариаке-Мару» совсем потерял ход, но главное – до того, как огонь на трампе разгорелся всерьез. В момент обхода «Ариаке-Мару» на броненосце шальным снарядом с берега снесло единственную трубу. Резкое падение скорости привело к тому, что «Конго», идущий менее чем в кабельтове за кормой последнего буксируемого «Фусо» катера, поочередно раздавил свои форштевнем все три «билета на спасение» экипажа броненосца…
Беда не приходит одна – тяга в котлах упала моментально, а давление пара и скорость через минуту. На «Конго», заметив, наконец, опасность столкновения, отвернули в сторону берега. Он получил попадание в клюз и теперь тащил за собой по дну моря правый якорь, перепахивая морской песок и постепенно замедляя ход.
Скрепя сердце и скрипя зубами, командир «Фусо» отдал приказ послать на помощь кочегарам подносчиков снарядов от орудий. Эта вынужденная мера – сокращенная смена кочегаров физически не могла без трубы поддерживать давление пара для продвижения на скорости более четырех узлов, – как ни странно, спасла всю операцию.
Если корветы азартно отвечали на огонь с берега изо всех стволов, то «Фусо» вынужден был временно прекратить огонь. Через пять минут тихого, неспешного движения под завывание проносящихся высоко над палубой снарядов и бомб Окуномия с удивлением понял, что весь огонь русских сосредоточен на отставших корветах. Теперь он уже сознательно приказал не открывать огня до тех пор, пока русские не прекратят «игнорировать» ползущий к входу на фарватер броненосец.
У артиллеристов и прожектористов утеса и Золотой горы было занятие поинтереснее, чем выискивание в темноте нестреляющей мишени. Их орудия радостно рвали на куски подставившиеся корветы, которые упорно отстреливались из своих допотопных пушек… Причем отстреливались не всегда безобидно – один удачно пущенный кем-то из корветов снаряд погасил береговой прожектор со всей обслугой, а второй разорвался на территории «подшефного» хозяйства на Электрическом утесе, вызвав жертвы среди кур и свиней.
Потеряв в темноте головной корабль, на котором был единственный опытный штурман, знающий подходы к Порт-Артуру как свои пять пальцев, остальные брандеры японского отряда стали расползаться кто куда. Два корабля попытались прорваться к гавани под берегом, но один наскочил на мину, а второй налетел на затопленный ранее пароход. Остальные были в конце концов добиты береговой артиллерией, в зону действия которой эти тихоходные пароходы зашли слишком далеко, что и предрешило их судьбу.
Тем временем, оставив за кормой весь этот шум и гвалт, японский броненосец-камикадзе добрался наконец до начала входного фарватера у Тигровки.
* * *
Навстречу «Фусо» по проходу нетопливо и величественно, как и полагается богине, шествовала «Диана». Задержка крейсера с выходом из-за заевшего шпиля усугубилась решением командира корабля капитана первого ранга Залесского не расклепывать якорную цепь, а устранить задержку.
На недоуменный вопрос старшего офицера Семенова «а как же срочность выхода по тревоге?» тот, невозмутимо потягиваясь, пробурчал, что «нам вообще можно было бы не выходить, миноносцев „Новик” и сам погоняет, как всегда, а для чего крупнее есть утес и Золотая гора. Нам сегодня ночью в море делать нечего, каждую ночь по два крейсера в дозоре – вообще блажь адмирала».
Заметив впереди в темноте медленно идущий по фарватеру небольшой корабль, командир «Дианы» совершил вторую, главную и непоправимую ошибку – он принял его за поврежденного «Манджура», возвращающегося в гавань. Не запросив позывной, он сразу приказал дать задний ход и принять вправо, чтобы «пропустить бедолагу». Залесский отдал приказ об обстреле «Фусо» только после того, как по тому открыла наконец огонь батарея Золотой горы. Но попасть даже по медленно плетущемуся в ночи броненосцу из мортир никак не удавалось.
Пара снарядов из шестидюймовок «Дианы» бессильно раскололись о бронированный борт японца. Еще через две минуты с «богини», наконец открывшей прожектора, увидели, что пришелец медленно разворачивается поперек фарватера в самом узком месте и на нем отдают якоря. У Залесского хватило ума задробить стрельбу, чтобы не топить брандер на фарватере, но что делать дальше, он придумать уже не смог – времени на посылку десантной партии и заведения буксира явно не было.
С японца доносились приглушенные взрывы – видимо, подрывали кингстоны и двери водонепроницаемых переборок. На «Диане» ожидали, что он в любой момент может взлететь на воздух. Но этого так и не случилось. Причиной, по которой на «Фусо» не взорвали погреба, было почти полное отсутствие в них боезапаса. Того решил не рисковать возможностью случайного преждевременного подрыва от попадания русского снаряда.
* * *
Когда разводя изрядную волну на максимальных для него одиннадцати узлах мимо застопорившего крейсера с воем сирены прокатился портовый буксир «Силач», на мостике «Дианы» наступила гробовая тишина. Похоже, там никто просто не мог понять, куда и с какого рожна понесло эту посудину. И ее сбрендившего командира.
Командовал «Силачем» лейтенант Балк 2-й, старший двоюродный брат недавно ставшего лейтенантом Балка 3-го с «Варяга»…
Давно известно, что хорошие офицеры всех армий мира делятся в основном на две группы: офицеры бывают идеальные для мирного времени и для войны. Причем переходы из группы в группу практически невозможны. Во времена долгого мира офицеры военного времени чахнут и хиреют. Их затирают по службе чистенькие, умеющие тянуть носок, навести лоск в казарме и бодренько отрапортовать офицеры мирного времени. Их не любит начальство за излишнюю независимость и хулиганистость. Поэтому их поголовье неумолимо сокращается, несколько поддерживаясь только за счет притока недоигравших в детстве в войну мальчишек-романтиков.
Зато когда начинается серьезная, большая война, естественный отбор начинает идти совсем по другим критериям. Неожиданно выясняется, что блестящий капитан или ротмистр может блистать только на паркете бального зала или светском рауте, а под огнем теряет не только блеск и шик, но и голову. Тем временем перед лицом вполне реального врага, а не достающего по мелочам начальства, задерганный выговорами за пьянство и хулиганские выходки лейтенант может неожиданно пустить свою неумную, бьющую через край на горе начальникам энергию в нужное русло.
