Про меня тоже было написано, не на первой странице, а на предпоследней, зато прилагалось много фотографий. Естественно, была и краткая биография, с номером школы и именами родителей. Подозреваю, что этими сведениями корреспондентов снабдил дядя Вова. По этой причине отец превратился в «советского служащего», а мама стала «советской переводчицей». Ни слова про дипломата и про то, что на данный момент маман делопроизводитель в МИДе.
Пользуясь тем, что сегодня воскресенье, родители стали собираться на выставку. Я честно брыкался и не собирался туда идти, заверяя, что мне и предыдущего дня хватило. Но тут к уговорам подключились Романовы. Маман успела их оповестить о таком успехе (своём, естественно, я же её сын). Светочку переодели в летнее платье, в котором она позировала (поверх будет шубка), и мы собрались всей дружной компанией в Манеж.
Вот так и делается реклама. Посмотрел бы Хрущёв всё молча, сказал бы напоследок своё «говно» и никто бы не узнал. А после тех криков да обвинительных статей в газетах москвичи решили, что очень хотят это увидеть. Отец с трудом нашёл место для нашей «Победы», да и потом нам пришлось потолкаться, чтобы приобрести билеты.
Кстати, зря народ ломанулся смотреть. Первое, что меня удивило, это запертые первые два зала. Скульптур Эрнста Неизвестного в третьем зале тоже не было, зато мой триптих висел в гордом одиночестве на стене прямо напротив входа. И вокруг него толпа! Помещение маленькое, а народу набилось много.
Маман со словами: «Пропустите натурщицу!» быстро расчистила место для себя и сопровождения. Я толкаться не пошёл. К чему? Кричать: «Это я нарисовал, это я!» желания не было. Стоял, скучал, ожидая, пока маман насладится триумфом.
На самом деле больше всего восторга было вокруг Светы. Зрители обрадовались. Долго не отпускали мою одноклассницу, задавая вопросы про всё на свете. Как позировала, как она учится, как я учусь, что ещё делаем интересного в школе и так далее. Почему-то у Светы спрашивали, где другие картины авторов, которых линчуют в газетах. А ей откуда знать? Она и не видела ничего. Еле дождался, пока моим это всё надоест и мы вернёмся домой.
У подъезда стоял знакомый рафик и «мой» автомобиль. Заметивший нас Алексей выбрался из-за руля и поспешил навстречу.
— Саша, нужны все твои эскизы, этюды, наброски к триптиху. Их тоже выставляем в Манеже, — сообщил он. — У тебя дома или на даче?
— Почти всё здесь, — припомнил я. — Триптих же долго дорабатывался.
— Давай посмотрим, что взять для экспозиции.
Получилось прилично. Сам не ожидал, что мной было проделано столько подготовительной работы. Одних рисунков скелетов полтора десятка. Шесть приличных этюдов песчаного пляжа с «летающими» тенями. Между прочим, они неплохо смотрелись как самостоятельные картины. Песок солнечный, тени выразительные. Невольно мне вспомнились работы студийцев Белютина. Не тех, кто в Манеже (там-то ещё самые приличные были), а которые я видел в Доме учителя.
Теорию живописи никто из них не изучал. О понятии теплохолодности если и слышали, то не использовали. Первое правило живописца — когда пишешь тёплый свет, сделай тень холодной, и наоборот. В далёкие мои студенческие годы прошлой жизни приходилось рисовать откровенную подделку. Зададут нам, к примеру, домашнее задание — натюрморт при дневном и электрическом освещении. А где тот дневной свет зимой взять, когда домой возвращались после пяти-шести пар (особенности учёбы художественных заведений)?
И ничего, нормально домашние задания получались. Первым писался натюрморт как есть, при электрической лампе накаливания. Второй вариант такой же, но включая мозги и меняя местами тёплые и холодные цвета. На одном знании теории живописи прокатывало. Пусть не отлично, зато без неудов.
Мои летние этюды в этом плане выглядели, как наглядное пособие по живописи. Алексей их сразу прибрал. Затем отложили наброски натурщиков, все портретные этюды к триптиху и рисунки скелетов. Приличная кучка получилась.
— Я еду с вами их расставлять, — заявил категорично.
Рафик в этот день был заполнен простыми деревянными багетами для рамок, без покраски, несильно ошкуренные. Там же стоял ящик с инструментами, лежали какие-то рейки, картонки, банки с клеем и белилами.
Манеж ещё работал, зрители посещали выставку, и нам выделили место в подсобке. Облагораживать и доводить до ума мои работы пришлось до позднего вечера. После всё это вывешивалось в третьем зале. Рамки так и оставили некрашеными. Не было ни времени, ни желания этим заниматься.
Триптих обрёл законченный вид. Я немного повозмущался из-за стенда с фотографиями, где сижу на крыше веранды и рисую. Но Алексей был непреклонен. Ему сказали, выставить фото, вот он и выставил. Осталось пережить всю эту славу в школе, но мне не привыкать.
Глава 17
На самом деле славу я разделил с Романовой. В газетах писали про меня, но все поголовно были в курсе, кто позировал для работы. Светку в школе в очередной раз закидали вопросами: видела ли она Хрущёва, а сколько стоит такое платье (от девочек вопрос), каковы творческие планы (шучу). В основном женская половина школы завидовала, и на меня серьёзно насели, убеждая, что я просто обязан их нарисовать, мол, они «лучше Светки получатся». Я бы ещё понял, если бы только девочки настаивали, но ко мне и директриса подошла, заявив в категоричной форме, что у нас в школе есть не менее достойные отличники, чем Романова.
— Советский пионер должен выглядеть достойно! — дополнила она.
Вообще-то да, это был существенный вопрос. Насчёт того, что я нарисовал девочку без красного галстука на шее, критики уже прошлись.
В газетах продолжали мусолить тему скандальной выставки. Печатались какие-то гневные письма трудящихся в стиле «я не читал, но осуждаю», в данном случае «не видел, но проявил социалистическую сознательность».
На призывы директора я не повёлся, пояснив, что не имею на это свободного времени (на самом деле просто не хотел).
— Сфотографируйте всех ваших отличников, — предложил я нормальное решение.
— Отличники «наши», не «ваши». Похоже, нам предстоит серьёзный разговор.
Далее были перечислены все мои прегрешения: классной работой не занимаюсь, инициативу не проявляю, два раза в неделю отсутствую на уроках и так далее. Я всё выслушал, но рисовать портреты маслом отказался, а рисунки-наброски директрису по какой-то причине не устроили.
В институте я, соответственно, появился в «ореоле славы». Студенты успели и Манеж посетить, и всё обсудить. Грачёва со смехом рассказала, как Славка Стрельцов с Андреем весь предыдущий вечер на лестнице общежития просидели. Замёрзли, но что-то в ракурсе «вид сверху» изобразили.
— У тебя первые эпигоны появились, — подколола Ниночка.
Алексей, услышав незнакомое для него слово, встрепенулся, потребовал от девушек конкретики. Вдруг здесь уже «культ личности» или нечто подобное возникло. Пришлось мне вклиниться с пояснениями.
