Я не дышу, прислушиваясь к тишине. И снова различаю тихий перебор клавиш. Теперь звонкие ноты напоминают точки в коротких злых предложениях. Или удары сердца.
Или толчки бедер.
Сильные, глубокие. Страстные и медленные.
Но тоже тупик. Снова тишина. Снова оборванная на полуслове история. Если это запись, то очень странная. Музыка больше не оживает, сколько я не жду. Почему?
Неужели это Адам играет? Но зачем музыканту совет директоров?
Делаю несколько шагов вниз, не сводя взгляда с пламени. Спокойней, Джеки! Будто огонь может переброситься через всю комнату, отдергиваю саму себя. Но страх никуда не девается от того, что я поднимаю на смех слабые оранжевые языки, которые сдерживает черный гладкий камень жаровни. Я знаю, на что способно пламя. Будь оно лесным пожаром или всего лишь крохотной вспышкой — нет разницы. Огонь умеет быть беспощадным.
Замираю на последней ступени лестницы. Если музыка не оживет вновь, то я возвращаюсь в спальню. Пусть пламя считает, что победило. Я и так давно ему проиграла и больше не борюсь.
Из кабинета, дверь которого находится в дальнем углу гостиной, больше не доносится ни звука. Очень жаль.
Я разворачиваюсь и почти достигаю самого верха, но замираю, когда мне в спину летят, как снежинки в метель, острые, отчаянные ноты. Музыка оживает, набирает силу, перерастает в ливень, в полную жизни волну, готовую обрушиться…
На одном дыхании слетаю с лестницы вниз. Но в гостиной в десяти шагах от жаровни меня кроет ужас, ноги путаются, а огонь, как мне кажется, замечает мой страх и разгорается только сильнее. Огромная комната сужается и сокращается, а легкие заполняет тошнотворный запах.
Укусы пламени забыть невозможно, и кожу начинает покалывать. Тело сковывает страхом. Музыка стихает или только мне так кажется, потому что в ушах шумит, а сердце захлебывается от быстрого бега. Я хочу убежать, но руки и ноги не слушаются. Я снова связана.
Обездвижена и почти уничтожена.
«Тебе больно? Хорошо…».
Отливающее холодной синевой пламя вспыхивает прямо перед глазами. Ослепляет, пугает. Усмехается. Покачивается.
И исчезает.
Первое прикосновение, будто капля жидкого азота. Проедает до костей холодом, забивая легкие дымом паленой плоти. После приходит жар. Накрывает удушающим одеялом, сжигая нервные окончания, вынуждая перейти на истошный крик.
— Жаклин?
Я отбиваюсь. Вырываюсь. Отпихиваю от себя его руки. Больше не позволю держать. Ты никогда больше не сможешь сделать мне больно!
Бросаюсь и бегу по лестнице, но перед глазами до сих пор слепые пятна, оставленные на сетчатке пламенем, в которое я так долго вглядывалась. Спотыкаюсь и падаю, а после взмываю куда-то вверх. Меня трясет, а из глаз льются слезы.
— Что с тобой, Господи… Успокойся. Тихо…
Не могу разжать пальцы, которыми вцепилась с его одежду. Жадно вдыхаю древесный запах, такой успокаивающий и желанный. Умом понимаю, что должна оттолкнуть, отпустить, но сама только прижимаюсь сильнее. Льну всем телом, ближе. Может быть, потому что все еще ничего не вижу. Случайно задеваю его подбородок. Замираю, а после протягиваю ладонь и с опаской касаюсь жестких коротких волосков. Трогаю его лицо, будто слепая. Изучаю подушечками высокий лоб. Прямой хищный нос.
Касаюсь большим пальцем крепко сжатых губ и обвожу их по контуру. Мне достаточно даже этого.
А потом он исчезает. Кровать подо мной прогибается, и я подаюсь к нему снова, испугавшись одиночества. Но он не уходит. Опускается за моей спиной и обнимает меня. Я будто в коконе. Мне тепло, уютно и спокойно.
— Все хорошо… С тобой ничего не случится.
Все мужчины так говорят, мистер Грант. Вот почему я больше им не верю.
Глава 23
Просыпаюсь от того, что мне жарко и невыносимо хочется сбросить одеяло, но оно будто гвоздями прибито. Пальцами касаюсь длинной шерсти вместо пододеяльника и не могу сдержать улыбки. Теперь этот усатый парень занял не соседнюю половину кровати. Он устроился прямо у меня между ног, полностью меня обездвижив. Стоит пошевелиться, и Чарльз пытается удержать меня на месте, выпуская когти. Но я все-таки выбираюсь из этой мохнатой парилки.
Гранта в спальне нет, но дверь стоит приоткрытая.
— Снова твоя взяла, — ерошу его рыжую голову, и мейн-кун жмурится. — Не знаешь, он спал со мной всю ночь или ушел сразу, как я заснула?
Чарльз опять издает звук, похожий на чириканье. Жаль, что я не понимаю кошачий.
После душа и одевшись, спускаюсь вниз. Огонь не горит, оно и понятно. Таймер гасит пламя где-то на рассвете.
Замираю на пороге кухни, прикусив губу.
Грант снова готовит завтрак. На нем только мягкие серые штаны, и я вижу его невероятную бронзовую спину. Как перекатываются мышцы, пока он режет перец. Помидоры на сковороде уже горят, он зря бросил их первым, но повар из мистера Гранта никудышный, хоть и красивый. Он бросает перец, цокает, глядя на помидоры, оборачивается к холодильнику и вздрагивает при виде меня.
— Привет. Помочь? — Отзываюсь очень тихо.
Взглядом он показывает на кофемашину, и я с радостью заправляю ее водой, свежим молоком и меняю фильтр. А когда оборачиваюсь, то вижу, как Грант стоит возле открытого холодильника, а сам смотрит на меня. По запаху ощущаю, что к уже сгоревшим помидорам добавляется подпаленные ломтики болгарского перца.
Пойманный за разглядыванием, Грант наконец-то находит яйца в холодильнике, разбивает их прямо над сковородой и тут же мешает содержимое. Вот почему болтунья. Пока он будет жарить глазунью, от овощей останутся только угли.
Ставлю тосты и накрываю на стол. Грант раскладывает дымящийся завтрак по тарелкам. Завтракать он предпочитает на мраморном островке, а не в столовой за огромным столом, за которым мы ужинали.
Тишина напрягает. А еще отсутствие на нем верхней одежды. Я так увлеченно глазею на его голый торс, что даже не замечаю, как съедаю подгоревшие овощи. Надо будет встать пораньше и приготовить ему нормальный завтрак.
После завтрака в тишине забираю тарелки и сгружаю их в раковину. Все честно. Он готовил, я помою. Заодно расставляю обратно тарелки, уже вымытые после ужина в посудомоечной машине.
Надеюсь, что Грант поднимется, оденется и снова уйдет к своему совету директоров, но он никуда не уходит. Только пьет кофе и смотрит на меня. Чарльз, который пришел на запах, сидит рядом с ним на столешнице. И смотрит на меня точно так же, только в янтарных глазах кота презрения все-таки больше. Наверное.
Тарелки вымыты, чашки тоже. Даже сковорода. Больше нет повода отворачиваться или прятать глаза. И я разворачиваюсь.
— Расскажешь?
Простой вопрос, от которого я сразу теряюсь. Мне хочется включить воду и выдраить огромную кухню до блеска, лишь бы не стоять под прицелом его светло-синих глаз, в которых сейчас нет ни капли ненависти. Не думала, что мне будет ее не хватать.
