Грант кривится от боли, но при этом давится смехом.
— Чертова лампа, — выдыхает. — На осколке поскользнулся.
— А я говорила, что надо было убрать вчера, — говорю раньше, чем думаю.
— Говорила она! — рычит и тянет меня на себя. — Много ты говоришь!
Плюхаюсь ему на грудь, а полотенце сползает куда-то на талию. Влажные волосы падают на лицо Адама, который лежит подо мной и продолжает улыбаться.
— Следующие три дня буду лежать здесь, — говорит. — Я так треснулся задницей, что кажется, уже никогда не встану. Будешь навещать меня? Приносить еду?
— Только навещать?
Господи, я мурлычу.
— Мне нравится ход твоих мыслей. Наклонись.
Я наклоняюсь, и он ведет губами по моей голой груди, а после обхватывает сосок, дразня его языком.
— Мы так никогда не позавтракаем.
— К черту. Завтраки никуда не денутся.
Упираюсь руками об пол по обе стороны от его головы, перекинув ногу. Грант обхватывает мои бедра и вжимает в себя. Он снова готов, а я снова его хочу.
Подгоревшие омлеты действительно могут подождать. Они-то будут всегда, а вот нас через три дня уже не будет.
Я хочу быть далеко от него, но он всегда рядом. Хочу уйти или оттолкнуть, но он только притягивает ближе. Каждая минута. Каждый вдох. И биение сердца. Все, что сейчас у меня есть, принадлежит Гранту.
Даже я.
По контракту. Да, ведь был контракт… Вот почему я все-таки поднимаю его с пола и тяну к дивану. Где поворачиваюсь спиной, потому что так привычнее. Так спокойнее.
Он ведет рукой по моему позвоночнику, а после ниже, по внутренней стороне бедер, и одним движением уничтожает все рабочие попытки возвести чертовы преграды между нами.
Он знает о шрамах. Он уже знает обо мне больше, чем все остальные клиенты.
Прикосновения к остаточным шрамам растекаются под кожей жаркой лавой, но не пугают, и я стону еще громче. А он наклоняется ниже и целует. Каждый поцелуй горит на коже, пригибая меня все ниже к дивану. Извиваюсь и дрожу, раскрываясь перед ним, но упрямо не сдвигаюсь с места. Только так. Вы сами выбрали эту позу, мистер Грант, и меня она полностью устраивает.
Ахаю, когда он касается языком. Дует. Прикусывает губами и тянет. Я не могу, не могу так… Лавина нежности накрывает тяжелой лавиной, растекаясь под кожей жидкой карамелью. Я кусаю собственную ладонь, чтобы не стонать в полный голос, а он продолжает. Не останавливается. Добавляет руки на моих бедрах. И я превращаюсь в натянутую струну.
Под его лаской, когда его длинные пальцы скользят по моему телу, я совершенно не умею отключаться. Не фокусироваться на ощущениях, как раньше, просто позволяя делать это со мной. С ним не выйдет. Я главная скрипка в этом акте, которая поет только под его руками.
Дразнит, пробует, доводит до изнеможения. Царапаю ногтями обивку и хныкаю, касаясь щекой бархатистой ткани:
— Хочу тебя, Адам…. Хочу. Сейчас.
Позволяет себе довольную улыбку. А я тону в его ярких синих глазах, потому что так на меня очень давно уже никто не смотрел.
И потом он дает мне то, что нужно. Снова.
А потом еще раз в бассейне, после завтрака, в котором мы купаемся уже нагишом. И когда после покрывает кожу кремом. Просто невозможно остановиться. Каждую минуту. Я плавлюсь от его прикосновений, и не могу сделать без них ни один вдох. Будто весь мир перестал существовать. Будто он стал моим кислородом.
Грант вдавливает меня в шезлонг, и я изворачиваюсь и, как вампир, впиваюсь зубами в синюю жилку на его предплечье. Пробую языком и губами на вкус кожу. И жмурюсь оттого, какая она соленая и горячая. Самозабвенно облизываю и кусаю его, пока сам Грант снова во мне, потому что сдержаться никто из нас не может и это все равно бесполезно.
Губы горят хоть от таких поцелуев. А чтобы было наверняка — после я опускаюсь перед ним на колени. Облизываю, изучаю, целую, движениями языка доводя его до того же изнеможения, что и он меня. И я не знаю, что мне нравится больше.
Его вкус, запах наконец-то везде. Я пропахла им насквозь. Его вкус на моем языке ощущается, как самое правильное, что только может быть.
Я засыпаю на том же шезлонге, укрытая тонким парео, а Грант поднимается в свою оскверненную спальню. Просыпаюсь от хлопка. Это Грант швыряет свой двухметровый матрас на газон, переводит дух и тащит дальше, за пределы распахнутых ворот. Меня не покидает ощущение чего-то неправильного, но я все еще наполовину сплю. Мысль ускользает из рук, как юркая рыбка, глаза сами собой закрываются, хотя я из последних сил стараюсь смотреть на раскрытые ворота, уверенная, что мое беспокойство связано именно с ними. Но почему — я не знаю.
А потом Грант возвращается и поднимает меня на руки, заносит в гостиную и говорит:
— Больше никакого секса на улице.
— Почему? — спрашиваю с обидой.
— Слышно все. Я думал, территория большая, оказалось, нет. Или просто ты стонешь слишком громко.
— А как ты узнал об этом?
— Вынес парням матрас, велел его увезти. А они как пятно увидели… Короче, на кота они подумали в последнюю очередь.
Аж выпрямляюсь на диване.
— В смысле? Они решили, что ты страдаешь недержанием?
Грант гордо улыбается, даже распрямляя плечи.
— Неа, они решили, что это тебе было так хорошо.
— Что?! Но пятно же воняет!
— Это они уже потом принюхались, — смеется Грант. — Ну вот слово за слово, парни и признались, что им все отлично слышно.
Щеки горят, как будто мне не все равно. Прикладываю руки — так и есть, горят.
Быстро натягиваю на себя топ и шорты, а после иду убирать осколки лампы и даже бокала, который разбили вчера, чтобы отвлечься. Мне стыдно, надо же.
После аппетит возвращается в тройном объеме, Грант решает пожарить котлеты для бургеров. Приличная еда почти закончилась, и он снова идет к парням по ту сторону ворот, которые живут в небольшом бунгало, прилепленном к высокому забору. Наверное, просит их съездить в город и купить еды.
Так наступает вечер, и мы готовимся к просмотру, а делаю вид, что не кусаю ногти и не напряженно всматриваюсь в сторону жаровни.
— Расслабься, ее все-таки отрубили. Мы победили.
Мы.
Грант с попкорном садится рядом. Щелкает пультом и закидывает в рот огромную порцию.
— Что будем смотреть? — спрашивает, даже не прожевав.
— Мы еще даже фильм не выбрали! Не ешь!
Смотрит на меня с осуждением, а потом медленно заносит ладонь… И снова загребает попкорном ковшом и пихает себе в рот в два раза быстрее.
— Ты так мне ничего не оставишь! Не ешь!
