Оба разговора нашли широкий отклик в дипломатических и правительственных кругах Вашингтона и Лондона. Когда британский министр иностранных дел Эрнст Бевин прочитал сообщение Макнила, то сразу же записал, что хочет поговорить «о политике» со своими коллегами, отвечавшими в Foreign Office за территорию Балкан. На этих встречах сформировалось мнение, что нужно помогать Тито в его стараниях сохранить независимость. Свою концепцию Бевин облек в форму лаконичной, но решительной директивы, которая в следующие месяцы стала чуть ли не лозунгом не только для британцев, но и для всех западных представителей: «Keep him afloat!»
[1258],
[1259]
Сталина обо всем этом детально проинформировали, ведь помимо Бёрджесса, извещавшего его о переговорах по югославскому вопросу, протекавших между Лондоном и Вашингтоном, у него был и другой «крот» – Дональд Маклин, советник британского посольства в США. Многочисленные предостережения, встречающиеся в британских и американских документах по этой теме, о том, что они «совершенно секретны» и что Советский Союз ничего не должен знать о готовности Запада поддержать Тито, возымели противоположный эффект. По словам А. С. Аникеева, не исключено, что именно это обстоятельство обострило течение конфликта и побудило Кремль принять в отношении Тито еще более решительные меры, которые, конечно, полностью соответствовали жестокости сталинского режима
[1260]. Одной из самых значимых мер – и самой болезненной – стало исключение Югославии из Совета экономической взаимопомощи (СЭВ), созданного в Москве в конце января 1949 г. В ответ на протест Карделя, напомнившего советскому правительству, что Югославия заключила ряд экономических соглашений с членами новой организации, Кремль с сарказмом ответил, что только государства, которые ведут в своих взаимоотношениях «честную и дружественную политику», имеют право сотрудничать в СЭВ
[1261].
Поэтому осторожная внешняя политика, которую проводил Эдвард Кардель, занявший в сентябре 1948 г. пост министра иностранных дел Федеративной Народной Республики Югославии, не возымела результатов. В начале октября из Генеральной Ассамблеи ООН в Париже он сообщил Тито о мужественной позиции югославской делегации: «Марко Ристич (посол в столице Франции) на этом заседании провозгласил Югославию третьей независимой державой (после США и СССР). И на самом деле это так и выглядит. Смешно видеть, как разные чехи и поляки избегают нас в коридорах, а в туалетах разыскивают наших людей и выражают им симпатию тем или иным способом»
[1262]. Однако на заседаниях скупщины он говорил и голосовал в полном соответствии с позицией Советского Союза, поскольку не хотел бросать ему вызов. И, хоть и стыдился этого, но ни разу не упомянул о конфликте со Сталиным
[1263]. Еще в конце года он в одном важном выступлении перед Союзной скупщиной в Белграде заявил, что в международной сфере Югославия хранит верность Москве. Конфликт со Сталиным якобы являлся внутренним вопросом коммунистического мира, не связанным с более широким противостоянием между Востоком и Западом. Эти слова в Вашингтоне не воспринимали буквально, полагая, что это заявление «for the record»
[1264],
[1265]. Ход событий подтвердил это мнение, ведь совсем скоро к экономическому бойкоту присовокупились коллективный отказ Советского Союза и государств социалистического блока от соглашений о дружбе и сотрудничестве с Югославией, а затем и практическая заморозка дипломатических отношений.
Когда американцы и британцы поняли, что режим Тито достаточно прочен и будет сопротивляться мощному советскому давлению, если ему придут на помощь, они организовали акцию спасения, которая в последующие месяцы переросла из экономической в дипломатическую. При этом они не пытались оказать влияние на коммунистический режим в той форме, в какой он утвердился в Югославии, а требовали от Тито только одного: закрыть границу между Вардарской и Эгейской Македонией и прекратить поддержку повстанцев, сражавшихся против афинского правительства
[1266]. Поскольку греческие коммунисты встали на сторону Сталина и отправили в отставку про-югославского генерала Маркоса, Тито уже в марте 1949 г. установил тайные связи с Афинами. Однако министр иностранных дел Константинос Цалдарис в интервью лондонской газете Daily Mail преждевременно рассказал об этой инициативе и тем самым убил ее в зародыше. Правда немедленно заявила, что подготавливается союз между «гестаповской» Югославией и «монархофашистской» Грецией. Поскольку дело было важным, государства Запада не опустили руки
[1267]. Они послали к маршалу его боевого товарища Фицроя Маклина, и Тито обещал ему, что коренным образом пересмотрит свою политику на Балканах, поскольку ситуация там полностью изменилась
[1268]. Так он и сделал, тем более что греческие повстанцы начали говорить об объединенной и независимой Македонии в составе демократической федерации балканских народов, которая, конечно, должна была находиться под эгидой Информбюро. Получилось, что белградское и афинское правительства неожиданно оказались на одной стороне
[1269].
В своей речи в военной академии в Пулье 10 июля 1949 г. Тито объявил, что примет экономическую помощь от Запада, если ему ее предложат, и одновременно закроет границу с Грецией. И этим он предрек окончание гражданской войны
[1270]. Еще через несколько месяцев коммунистов победили, а генеральный секретарь КПГ Никос Захариадис в декабре 1949 г. заявил, что они никогда не решились бы начать борьбу, если бы в 1946 г. могли предвидеть «предательство Тито»
[1271]. Советский Союз отомстил маршалу тем, что во время дипломатических переговоров с Западом относительно мирного договора с Австрией в июне 1949 г. отказался от поддержки югославских территориальных требований в Каринтии и, в обмен на «имущество немцев» в альпийской республике, признал границу по Караванкам. Между Белградом и Москвой разразились ожесточенные споры, которые, по мнению западной печати, предвещали разрыв дипломатических отношений
[1272].
