Оттепель
Осуществлять эту политику было не так уж просто из-за того, что машина советской пропаганды годами ставила режим Тито на одну доску с наихудшим ревизионизмом, и поскольку после 1949 г. в Югославии произошли идеологические сдвиги, направленные на полное отторжение советской системы. Югославские идеологи сначала открыто выступили с осуждением внешней политики Сталина, которую в своем кругу критиковали еще до исключения КПЮ из Информбюро, считая ее «гегемонистской», копирующей политику царской России на Балканах и поэтому не имеющей ничего общего с социализмом. Об этом красноречиво свидетельствует параллель, которую Кардель провел между Наполеоном и Сталиным. «Народы, ожидавшие освобождения от французов, – сказал он, – пережили глубочайшее разочарование, так же как сейчас народы Восточной Европы»
[1372]. Еще лаконичнее был его ответ на вопрос, в чем заключалась истинная причина исключения КПЮ из Информбюро: «Чингисхан!»
[1373] После этого первого шага в критике советского режима руководители Югославии сделали и следующий и задались вопросом, всё ли в порядке с самим режимом, при котором вся власть у партии, а рабочий класс ее не имеет. Кидрич уже в 1935 г., когда приехал в Москву, постоянно брюзжал по поводу колоссальной советской бюрократии, так что Кардель был вынужден предостеречь его, чтобы он говорил осторожнее
[1374]. После войны Кидрич, став членом правительства, оказывал решающее влияние на формирование у него критического отношения к Советскому Союзу, стране, в которой, по его мнению, не было культуры
[1375]. В поисках причин, которые привели к конфликту между КПЮ и КПСС, и в убеждении, что последняя идет чуждым им путем «азиатского» типа, югославские руководители снова стали перечитывать классиков, прежде всего Маркса и Энгельса, и открыли «европейский» путь к социализму, который должен основываться не на насилии и бюрократии, а на как можно более свободной организации общества. В нем каждый индивидуум принимал бы решение о результатах своего труда, что способствовало бы развитию истинной демократии, намного более полной, чем та, которую провозглашали на Западе. При этом они ссылались на опыт народно-освободительной борьбы, полагая, что в преобразовании югославского общества легко найти «много специфических черт, которые можно с пользой применить в революционном развитии других стран». Они объяснили Москве свою позицию в первом письме в начале раскола, 13 апреля 1948 г.: «Это не значит, что мы бросаем тень на роль ВКП(б), на общественную систему в СССР. Напротив, мы изучаем и принимаем в качестве примера советскую систему, но речь идет лишь о том, что в нашей стране мы строим социализм в несколько иных формах. <…> Мы делаем это не для того, чтобы доказать, что наш путь лучше того, каким идет Советский Союз, не выдумываем что-то новое, а делаем то, что подсказывает жизнь»
[1376].
Это было в 1948 г. А через год они стали еще более дерзко отклонять советскую модель и искать новые пути социального развития. После травматичного опыта исключения они начали осознавать опасность того, «что прогрессивный централизм революции начнет деформироваться в консервативный централизм бюрократического произвола». «И ранее, – писал Кардель, – мы противостояли этим тенденциям, но недостаточно последовательно и недостаточно решительно. Анализ причин агрессии Сталина по отношению к КПЮ научил нас тому, что мы должны перейти к радикальным способам в борьбе против опасности, угрожающей революции»
[1377].
Сначала Тито не понимал, что Сталину следует дать ответ и на идеологическом уровне. Карделю и Джиласу пришлось убеждать его в этом, говоря, что нужно критически относиться к советской системе, которой якобы присущи черты государственного капитализма. В этом их поддержали Борис Кидрич, Владимир Бакарич и другие товарищи, считавшие, что конфликт является отражением кризиса ленинизма и советской модели сталинизма, и что это нужно четко высказать. Осуждая бюрократизм, в котором погрязла КПСС, они постоянно предупреждали об опасности того, что и югославская система может попасть в этот капкан. Хотя «практики» – Тито и Ранкович – осознавали эту проблему в меньшей степени, но и они начали сомневаться в догмах, в которые верили до тех пор
[1378]. О том, насколько критически стали относиться верхи КПЮ к Сталину и его доктрине, свидетельствуют комментарии, сделанные Владимиром Бакаричем при чтении статьи Сталина «Экономические проблемы социализма», опубликованной в московском журнале Большевик 3 октября 1952 г.: «Антимарксизм и примитивизм», «Ха-ха-ха», «Болван»
[1379]. Еще более показательно заключение Карделя, что конфликт со Сталиным в сущности является столкновением старой закоснелой контрреволюции с молодой социалистической революцией, каковой и является югославская
[1380].
* * *
Советский Союз, конечно, не упускал из виду, что в Югославии, несмотря на весь радикализм некоторых руководителей и красивые слова о «самоуправлении», у власти прочно стоят коммунисты, с которыми можно вести переговоры
[1381]. Но процесс восстановления отношений не был простым, ведь в Белграде всё еще испытывали большое недоверие к Москве и обиду на нее.
Впрочем, несмотря на первоначальное недоверие югославов, в последующие месяцы советские власти предприняли ряд попыток «нормализации» отношений. Югославский вопрос бурно обсуждался на заседании президиума ЦК КПСС, и было одобрено решение Н. С. Хрущева 31 мая 1954 г. от имени ЦК КПСС направить Тито секретное письмо. Очевидно, этим жестом Хрущев хотел показать, что сейчас он стоит у кормила власти, хотя при Сталине был в задних рядах кремлевской номенклатуры. В письме он предложил организовать встречу в верхах «в Москве или Югославии, на Ваше усмотрение», и при этом попытался свалить всю ответственность за раскол на Берию, «агента международного империализма», и его сообщников. Об этом якобы свидетельствовали новые «факты», выявленные в последнее время. Нет нужды пояснять, что он не мог сказать ничего более конкретного. Вторым виновником произошедшего будто бы был Джилас – который в то время впал в немилость – «лжемарксист, человек, чуждый делу коммунизма»
[1382].
