Тито и те его товарищи, которые были ознакомлены с содержанием письма, удивились и сначала думали, что это пропагандистский ход. В тот момент, когда вопрос о Триесте еще не был решен, на пороге подписания Балканского пакта, нетрудно было себе представить, что Хрущев стремится ухудшить их отношения с Западом. Поэтому Тито решил вести осторожную политику: он не ответил Хрущеву лично, но через месяц, в июле, поручил заместителю председателя правительства Э. Карделю вступить в контакт с советским послом в Белграде. Он должен был сообщить ему, что Югославия приветствует эту инициативу, но в настоящий момент не может на нее ответить, поскольку преждевременная новость о диалоге с Советским Союзом может повлиять на развитие переговоров о Триесте. Кардель так и сделал на приеме в честь императора Эфиопии Хайле Селассие 21 июля 1954 г. Уже 24 июля был получен ответ от Хрущева. Он сообщил, что понимает, в каком положении находятся югославы, и пожелал им как можно более благоприятного решения триестского вопроса
[1383]. Когда тот уже был близок к разрешению, 11 августа 1954 г., через три дня после подписания Балканского пакта на Бледе, Тито написал большое письмо, в котором от имени исполкома СКЮ заявил, что готов пойти на примирение в том, что касается отношений между государствами, но проигнорировал предложение Хрущева о возобновлении связей между партиями и прежде всего отверг его стремление свалить вину за всё, что произошло, на Берию и на Джиласа. 19 сентября 1954 г., на торжественном митинге в Острожно, в котором приняло участие 350 тыс. человек, он оповестил общественность о том, что происходит в закулисье, упомянув о возможности сотрудничества с Востоком не только на экономическом, но и на политическом уровне. При этом он обозначил приемлемые для него рамки сотрудничества. «Мы не можем осуществить эту нормализацию вслепую, обнявшись и поцеловавшись, будто всё в прошлом. Она не должна изменить нашу внешнеполитическую линию или повлиять на наше внутреннее развитие, на наш путь к социализму. Эта нормализация должна исключить какое-либо вмешательство одного в дела другого…»
[1384]
Хрущев 23 сентября ответил третьим письмом, в котором принял точку зрения Тито, что сначала надо улучшить отношения между государствами, а потом уже дойдет очередь до межпартийных. Что касается ответственности за раскол 1948 г., он согласился с тем, что этот вопрос не имеет большого значения и что нужно смотреть в будущее, и к тому же прекратить враждебную пропаганду с обеих сторон. Через три дня, 27 сентября, он послал Тито еще одно письмо, в котором, между прочим, упомянул о книге Ф. В. Константинова «Исторический материализм», изданной в Москве в июне прошлого года. «В книге, вопреки нашему желанию, по вине автора и “Госполитиздата” оказался возмутительный выпад против руководящих деятелей Югославии». ЦК КПСС обсудил вопрос об этой «грубой ошибке» и без промедления строго наказал тех, кто нес ответственность за нее, как нарушивших указания ЦК КПСС о характере материалов о Югославии, публикуемых в СССР
[1385]. Одновременно высший партийный орган принял решение прекратить дальнейшую деятельность эмигрантского «Союза югославских патриотов», которая могла затруднить нормализацию отношений между странами. Также были закрыты газета «За социалистическую Югославию» и другие подобные органы, а прежде всего радиостанция «Свободная Югославия», которая вела передачи из Бухареста. Вскоре после этого посол В. А. Вальков сообщил Тито, что автора статьи в «Энциклопедии СССР», написавшего, что Югославия – фашистская страна, посадили в тюрьму. Из общественных библиотек изъяли книгу «Тито – главарь предателей!», а в советской печати в двадцатых числах октября опубликовали ряд статей о «героической народно-освободительной армии, с помощью Красной армии освободившей Белград»
[1386].
16 ноября югославы ответили, что согласны с тем, что проведение встречи на высшем уровне является возможным, причем Тито подчеркнул, что не собирается ни вернуться в лагерь, ни отказаться от социализма: «Как на Западе, так и на Востоке должны четко представлять, что Югославия не свернет в своей внешней политике с того пути, который был проложен с 1948 г., у нее свой собственный путь»
[1387]. В завершение этого процесса сближения, предпосылкой которого было стремление Н.С. Хрущева укрепить свою власть, его смертельная вражда к Сталину и восхищение Тито, осмелившимся оказать ему сопротивление, новый кремлевский хозяин 25 мая 1955 г. во главе представительной делегации прилетел в Белград. Это было смелое решение, против которого выступила группа сталинистов в ЦК во главе с Молотовым, но она не имела достаточного влияния, чтобы остановить Хрущева. Его подружески хлопали по плечу и говорили: «Будь бдителен, раскрой глаза, тебя ведь там даже убить могут»
[1388].
В Белграде он впервые встретился с руководителем иностранного государства, впервые общался с иностранными дипломатами и журналистами, которые вовсе не проявляли снисходительности, описывая советских лидеров в голубых, плохо пошитых и мятых костюмах
[1389]. Однако своим визитом Хрущев, вольно или невольно, начал то развенчание культа личности Сталина, которое еще более решительно продолжил в феврале следующего года, на ХХ съезде КПСС. «Тебе удалось, – в порыве искренности сказал он Тито, – выйти [из столкновения со Сталиным. – Й. П.] победителем, поскольку за тобой стояли страна и сорок дивизий. Если бы у меня был хоть один полк, я бы выступил против Сталина задолго до 1948 г…»
[1390]. «Хождение в Каноссу», как назвали это паломничество во имя примирения, всё же не увенчалось полным успехом, ведь новому кремлевскому хозяину не удалось уговорить Тито и его товарищей вернуться в советский лагерь, хотя он сказал им правду: «Если бы буржуазия могла свести счеты с СССР, <…> она расправилась бы и с Югославией»
[1391]. Но югославы, как мы видели, уже давно были убеждены в этом. Однако сотрудничать с Советским Союзом они были готовы только на основе полного равноправия, и 1 июня 1955 г. подписали с Хрущевым составленную в этом духе так называемую Белградскую декларацию, ставшую своего рода «Великой хартией» их отношений с Советским Союзом
[1392].
