«Самоуправление» на деле долгое время оставалось политико-идеологическим лозунгом, за которым скрывалась совершенно иная реальность. «Рабочие советы всё еще не улучшили производство и экономику, – жаловался в конце 1954 г. Добрица Чосич. – Они предоставляют большие возможности инициативе, но также и безделью. Много слов, но мало истинной демократии»
[1416]. Несмотря на это, ссылаясь на Парижскую коммуну 1871 г., «самоуправление» ввели также в общественную администрацию от общин до республик, будучи уверенными, что оно является высшей формой современной демократии
[1417]. «Если смотреть в целом, – полагал Коча Попович на закате Югославии, – то мне кажется, что к настоящему самоуправлению мы не были готовы. Ведь самоуправление предполагает наличие развитого, цивилизованного общества, как, например, в Швейцарии. Как, скажем, могут сосуществовать самоуправление и безграмотность или массовая халатность не только в общегражданском понимании общих интересов представителей современного общества, но даже в таких элементарных вопросах, как общественная гигиена? Когда Кардель формулировал свои теоретические концепции, по всей видимости, он думал о Словении, но никак не о Косове…»
[1418]И он был прав, поскольку Кардель не был способен полностью осознать разноликость югославского государства, а если и осознавал, то исходил из постулата, что «Словения должна быть приемлемой для Югославии, а Югославия – такой, чтобы Словения могла ее принять». «Этот его пророческий тезис, – констатировал Тито на закате жизни, – говорит обо всем»
[1419]. Но прежде всего этот тезис подтверждал подозрение, которое стало укрепляться в некоторых, прежде всего сербских, регионах во второй половине 1960-х гг., что «система общественного самоуправления – это маскировка национализма и бюрократической монополии. Самоуправление противоречит югославянству и социалистическому единству Югославии и разрушает их: оно создает законный этатизм, партикуляризм и укрепляет власть национальных олигархий»
[1420].
«Югославский эксперимент» возбудил большой интерес в левых кругах Западной Европы, прежде всего в Скандинавии, тем более что уже в 1951 г. пленум ЦК КПЮ отказался от монополии на идеологию и открыл дорогу свободному обмену мнениями по теоретическим вопросам: «Развитие новых теоретических взглядов в КПЮ происходит на основе дискуссий и борьбы идей. <…> Члены КПЮ имеют полное право свободно высказываться и обсуждать теоретические идеи отдельных членов Партии, невзирая на то, какую должность они занимают…»
[1421] Об интересе к самоуправлению в мире свидетельствуют два сборника статей и исследований, которые в 1972 г. подготовил для внутреннего пользования Центр общественных исследований при Президиуме СКЮ
[1422]. Итальянские левые круги были воодушевлены меньше, чем скандинавы, в 1960 г. они, по словам Биланджича, хотя и оценили лавирование Югославии между Сциллой и Харибдой, т. е. между сталинизмом и капитализмом, но смотрели на него с большим скепсисом: «Сейчас вы счастливы в этой вашей утопии, но вас ждет настоящий ад, когда иллюзия развеется»
[1423].
Реформистский энтузиазм, как и эскалация вооружений, требовали намного больше финансовых средств, чем могла предоставить югославская экономика. Население, особенно городское, существовало на пределе прожиточного минимума, что выразилось, помимо прочего, в быстром росте преступности
[1424]. Большинство партийных теоретиков – Кардель, Бакарич, Пияде, Джилас, – которые критиковали не только советскую систему, но всё чаще и югославскую
[1425], были слишком увлечены теорией, чтобы замечать тяготы повседневной жизни. Насколько далеко они зашли, отвергая советскую модель, ясно демонстрирует речь Джиласа на IV Пленуме ЦК КПЮ в начале июня 1951 г. Он обвинил КПСС в том, что она уже давно не является марксистской ни на практике, ни в идеологии. Он объяснил это отсутствием двух важных элементов: свободы мнений и внутрипартийной демократии. В современной Советской России, считал Джилас, только одна личность имеет монополию на идеологию, и это напоминает абсолютный авторитет предводителя какой-либо религиозной секты. В прошлом югославская партия не имела иммунитета к таким отклонениям. Однако в последнее время из-за сдвигов в экономическом развитии великих мировых держав обстоятельства изменились. Пройдя начальную революционную фазу, Советский Союз повернулся к «великорусскому государственному капиталистическому империализму», который вверг его в современный кризис. Единственный выход из него – отказаться от сталинской практики и рассматривать марксизм как научную доктрину, которая может развиваться и победить в условиях свободного обмена мыслями
[1426]. Венцом полемики стала речь Тито в Титограде 13 июля 1951 г. В ней он заклеймил советскую политику по отношению к странам-сателлитам, чьи территории оккупировала советская бюрократия. А под пятой последней нет места для демократии. Но как будто и этого было мало, он высказал мнение и о самом Сталине, которого обвинил в том, что он хочет властвовать над миром, а на людей смотрит как на безликую массу, не имеющую собственного сознания, которую можно просто использовать. Свою филиппику он заключил утверждением, что Сталин известен миру не «благодаря своей мудрости, а благодаря своим усам»
[1427].
За словами последовали и действия. Так как югославские власти понимали, что после разрыва со Сталиным они должны укрепить свою популярность в массах, по большей части враждебно относившихся к коммунистическому режиму, они приняли ряд либеральных законов в общественной и культурной сфере. 1 января 1950 г. они объявили амнистию более 7 тыс. политических заключенных (разумеется, исключая информбюровцев), стали в определенной степени допускать критику, смягчили ограничения на поездки за границу для студентов, интеллектуалов и спортсменов и ослабили давление на религиозные группы. А прежде всего – внесли изменения в пятилетний план, предусматривавший ударную индустриализацию. Уже 12 ноября 1950 г. Тито в интервью для агентства печати Западной Германии заявил, «что такого пятилетнего плана, каким был первый, больше не будет». Он подчеркнул, что югославская экономика всё больше будет ориентироваться на товары широкого потребления, поскольку «в следующие пять лет мы должны прежде всего поднять уровень жизни» При этом он признал, что национализация мелких предприятий была ошибкой и что в ближайшее время некоторые из них будут возвращены собственникам
[1428].
