Джилас назвал смешным упрек в том, что он хочет распустить партию. Он хотел ее только реорганизовать, так как Союз коммунистов больше не являлся старой КПЮ – в его руках нет уже всей власти; что касается состава ее членов, то он больше не являлся гомогенным. Носители социалистического сознания – не только коммунисты, но и широкие народные массы. Особенно после войны Союз коммунистов «окрестьянился» и бюрократизировался, а также стал притягателен для тех людей, которые использовали его для получения привилегий. Старая, дореволюционная и революционная Коммунистическая партия, по его мнению, больше не существовала, существовало только ее революционное наследие. «Из-за этого современная работа в базовых организациях <…> партийного аппарата не только бесплодна, но и парализует все творческие начинания коммунистов, их борьбу за демократию и их настоящее участие в политической и общественной жизни <…> Из-за этого коммунистам больше не нужно решать текущие политические вопросы внутри Социалистического союза». Что же еще осталось базовым организациям СКЮ? Выборы функционеров и делегатов и самое важное – внутренняя идеологическая работа. Но и это не должно проходить за закрытыми дверями, в работу должен иметь возможность включиться каждый, кого это интересует. «При современных условиях сегодняшний Союз коммунистов как классическая партия выродится, но добровольная самодисциплина рядовых коммунистов укрепится». Постепенно Союз коммунистов стал бы твердым идеологическим ядром, которое бы работало рука об руку с Социалистическим союзом подобно тому, как коммунист идет плечом к плечу с гражданином
[1488].
В то же время статьи Джиласа привлекли внимание западных дипломатов и журналов, уделивших его размышлениям особое внимание, поскольку считали их самым важным событием в Югославии после разрыва с Информбюро. Эта поддержка «буржуазного» лагеря, конечно же, сыграла не в пользу Джиласа
[1489]. Первым, кто указал ему на то, что его положение довольно серьезное, был его друг генерал Пеко Дапчевич, который перед Новым годом был на совещании у Тито на озере Блед и вернулся в Белград с новостью, что «старик» в бешенстве. То же самое несколькими днями позднее подтвердил Кардель. Это вызвало между ними острые дебаты, в которых Джилас проявил неслыханную дотоле со своей стороны дерзость. Он утверждал, что Тито на стороне бюрократии и рано или поздно придется столкнуться с ним. Он предрекал возникновение новой социалистической партии и, в сущности, выступал за двухпартийную систему. Позднее он несколько смягчил свою позицию, и это позволило Карделю надеяться, что он больше не озвучит подобные идеи. Так или иначе, он решил не сообщать об этом ни Тито, ни Политбюро, хотя знал, что должен был это сделать. Два дня спустя, когда 24 декабря Кардель взял в руки газету Borba, он понял, что Джилас остался глух к его доводам. В статье, названной «Ответ», он прежде всего уведомил читателей, что его статьи вызвали критику, на которую необходимо ответить. Он защитился от упрека в абстрактном философствовании, указывая на то, что хочет прямо противоположного, а именно: «оставить мир нереальный, мир избранных и окунуться, насколько это возможно, в реальный мир настоящего трудового народа». Джилас отмечал, что не будет защищаться от упрека, что он еретик. Его ересь «прекрасна» и каждый коммунист должен быть горд тем, что может присоединиться к нему. Что касается его лично, он не готов принять сталинские догмы из вторых рук как истину в последней инстанции. То, как его критиковали, должно быть ясным доказательством «беспринципной, сталинской, бюрократической, псевдодемократической» позиции его противников
[1490].
В это время Тито прочел его статьи и понял, что Джилас, несмотря на многословность и путанность, собственно говоря, нападал на Союз коммунистов, «что речь идет о ликвидации Союза коммунистов, о подрыве дисциплины»
[1491]. Об этом узнали и другие, в последующие дни Джилас не мог не почувствовать, что вокруг него начинает образовываться пустота, хотя некоторые товарищи подбадривали его, чтобы он не сдавался. Например, Вукманович – Темпо на приеме правительства в честь Нового года сказал ему: «Джидо, не посыпай голову пеплом, я пойду с тобой до конца»
[1492]. Последние две статьи в Borba 1 и 4 января Джилас посвятил марксистской доктрине об отмирании государства, причем зашел так далеко, что даже намекнул на «отмирание партии», будто бы в будущем не будут играть роли ни заслуги в освободительной борьбе, ни искренняя коммунистическая убежденность, а только профессиональные знания. Исходя из сказанного выше, Джилас советовал СКЮ избавиться от балласта в виде оппортунистов и карьеристов и сосредоточиться на идеалистах
[1493]. «Движение вперед сейчас возможно только в демократическом, а не в революционном виде, душу революции можно сохранить только в настоящей свободе <…> Ленинский облик партии и государства устарел»
[1494].
«Черногорский энтузиаст» в конце декабря 1953 г. осознал, что больше не может быть под крылом Тито, хотя в прошлом утверждал, что нет такой силы, которая могла бы его отдалить от него
[1495]. Позднее он пытался объяснить это «откровением» по пути в Дамаск, ощущением, что не может больше следовать политике ЦК СК, а тем более принимать в ней участие. «Тяжело, невозможно совсем объяснить такие быстрые изменения, такие судьбоносные для человека и на вид бессознательные решения». Решения «о личной интегрированности, которые находятся в тисках правильности или неправильности идей <…> Есть идеи, которые, если они не принадлежат людям, готовым, скажу больше, принужденным своей судьбой, идти на жертвы, то это идеи для гербария, и они не живут в живых людях»
[1496]. Это размышление, конечно же, было написано post festum
[1497], в то мгновение, когда Джилас пытался внести рациональное зерно в это противостояние. Судя по письму, которое он отправил Тито 13 января 1954 г., можно было бы прийти к выводу, что его упрямство породила прежде всего обида, поскольку ему казалось, что Тито стал пренебрегать им. В январе 1953 г. он был назначен заместителем председателя исполнительного веча, а в декабре того же года «только» председателем скупщины. «Незадолго до Нового года, до того, как разгорелся конфликт, я отправился к Карделю и сказал ему приблизительно следующее: последнее время мне кажется, что у тебя есть на меня зуб, но ты не хочешь мне об этом сказать прямо, и поскольку ты, вероятно, решил постепенно вытеснить меня на обочину, а именно так нужно понимать мое выдвижение на должность председателя скупщины, всё это для меня тягостно и дает ощущение невыносимости положения, в котором я никогда прежде не оказывался»
[1498].
