Тито осознавал масштабы этой политики, что можно понять из его неформальной беседы со своими сотрудниками и югославскими журналистами в поезде после визита в Калькутту. «Что маленькая Югославия могла бы сделать одна в этой битве за независимость от блоков, если бы к ней не присоединилась большая страна? Для этого мы пытаемся заполучить союзников. Это была цель нашего путешествия. Зачем бы мы отправлялись в столь долгий путь? Ясно, что не ради охоты на тигров». На которых он, однако, охотился, «но только с фотоаппаратом»
[1637]. Так он ответил на критику одного журнала, который утверждал, что он приехал в Индию только ради этого.
Из Индии и Бирмы Тито вернулся с ощущением, что Югославии открываются новые возможности международной политики, которые выходят за рамки Европы. Помимо всего прочего он говорил об этом в своей речи, с которой выступил на загребском вокзале перед большим скоплением народа, когда снова ступил на родную землю. С самоуверенностью человека, которому кажется, что он поймал ветер в свои паруса, он сказал: «Теперь мы знаем, что сейчас у нас в Азии есть многочисленные друзья, испытывающие к нашей стране большое уважение. Этого наш народ достиг своей борьбой, своим воодушевлением…»
[1638]
Такие смелые речи, конечно же, были встречены на Западе без воодушевления. В начале 1955 г. демократ Уолтер Джордж, председатель Комитета Сената по международным делам, от имени многих своих коллег сказал, что Тито должен забыть о поддержке Вашингтона, если он встанет на путь нейтралитета
[1639]. Эти угрожающие намеки не могли остановить маршала, тем более что сам Неру принял решение о сотрудничестве, поскольку видел, с каким вниманием югославского президента изучают в Советском Союзе. Например, Анастас Микоян во время рабочего визита в Нью-Дели с похвалой отозвался о Тито, сказав, что он помог Советскому Союзу лучше понять Индию. Всё это произвело на Неру большое впечатление. На следующий день он сообщил югославскому послу Богдану Црнобрне, что принимает приглашение посетить Бриони
[1640].
Между 18 и 19 июля 1956 г. вождь самой великой демократии в мире встретился с египетским президентом Насером и Тито. В ходе встречи три государственных деятеля приняли декларацию, которая заложила фундамент для единой «неприсоединившейся» или, как еще говорили, «неангажированной политики»; ее задача заключалась в противостоянии делению мира на блоки, поскольку следствием блоковой политики были напряженность и страх. «Деление современного мира на сильные блоки, – записали они в коммюнике, – преследует цель надолго сохранить страх. Мира нельзя достигнуть путем раздела, но это можно сделать при помощи стремления к коллективной безопасности в мировых масштабах и с расширением свободы, а также с ликвидацией доминирования одного государства над другим»
[1641]. Как констатировали в Бонне, таким образом Тито вышел из европейского и коммунистического круга, в котором был активен до этого, и вступил в политику мирового уровня
[1642].
Исходя из уверенности, что он может сыграть важную роль на мировой арене в процессе формирования независимого третьего мира от колониального ига, Тито начал тайно посылать оружие алжирцам, марокканцам и тунисцам, которые в то время объявили войну французским колониальным властям. Это, конечно же, вызвало в Париже большое негодование. 19 января французские морские силы в открытом море остановили торговое судно «Словения» и принудили его изменить маршрут в сторону порта Оран. При досмотре груза было найдено оружие, которое, очевидно, предназначалось североафриканским повстанцам
[1643]. Югославов это не остановило, поскольку Тито был уверен, что, в отличие от СССР и Китая, в любом случае необходимо поддерживать народно-освободительное движение порабощенных народов, даже если оно идет вразрез с его идеологическими взглядами или экономическими интересами
[1644]. Во имя этого начинания он поддержал также кубинскую революцию, которую в конце 1950-х гг. начал Фидель Кастро. Не случайно ближайший соратник Кастро Че Гевара уже в 1959 г., сразу же после смещения власти в Гаване, посетил Югославию «с миссией доброй воли» и там встречался с Тито
[1645].
Московская декларация
Путешествие Никиты Хрущева в Белград в мае 1955 г. имело решающее значение для развития отношений с Советским Союзом. Как спустя некоторое время признался Хрущев в своих мемуарах, он впервые понял, насколько неверной была политика Сталина, после того как побывал в Югославии и побеседовал с Тито и остальными товарищами
[1646]. В президиуме ЦК КПСС 6 июня 1955 г., на котором он рассказывал об этих переговорах, возникла дискуссия, которая имела большое значение для разрушения сталинского мифа. Решающее слово в ней сказал А. И. Микоян, который отметил, что нужно целиться «в других», если Берия не виновен в разрыве с Югославией
[1647]. Так начался процесс десталинизации, апогеем которого стала ночь с 24 на 25 февраля следующего года, когда состоялся ХХ Съезд КПСС в Москве под лозунгом «возвращения к ленинизму». В соответствии с этим Хрущев в своей «секретной» речи напал на Сталина и помимо всего прочего отметил, что виновным в расколе между Советским Союзом и Югославией был только Сталин, который совсем потерял связь с реальностью. «Достаточно будет мне шевельнуть мизинцем – и Тито не будет. Он исчезнет» – говорил хозяин Хрущеву перед исключением КПЮ из Информбюро. «Но этого не произошло, – писал Хрущев. – Несмотря на то, сколько и как он шевелил своим мизинцем, и тем более всем остальным, Тито не пал. Почему? Причина была в том, что Тито имел за собой государство и народ, который прошел через тяжелую школу борьбы за свободу и независимость, народ, который поддерживал своих руководителей»
[1648]. Это храброе признание, о котором Тито был оповещен, открыло новые возможности для сотрудничества между Москвой и Белградом
[1649].
