События развивались по оговоренному сценарию: 3 ноября Кадар, который двумя днями ранее бежал из Будапешта в советский лагерь и там созвал новое правительство, призвал Советский Союз прийти на помощь и подавить контрреволюцию. В ту же ночь это и произошло, не без отчаянного сопротивления венгерских повстанцев. Хрущев послал на следующее утро Тито победоносную телеграмму: «Ура! Ура! Ура! Наши части вошли в Будапешт»
[1689]. ТАНЮГ 5 ноября поддержало кровавое советское вмешательство, поскольку на венгерские события необходимо было смотреть «с реализмом», и оправдывало это тем, что речь шла о «судьбе социализма»
[1690]. 4 ноября рано утром Надь с большой группой соратников и их семей, общим числом 52 человека, попросил о политическом убежище в югославском посольстве. Но в последующие дни он решительно отклонил предложение, которое ему по советской указке передали югославы, – формально отказаться от должности председателя правительства. При этом между Тито и Хрущевым возникло непредвиденное противоречие. Первый требовал у Кремля, чтобы Надь получил разрешение на свободное проживание в Будапеште или в Югославии, второй же полагал, что Надь предатель, которого следует казнить. Маршала поставили перед неприятной альтернативой: если он Надя и его пособников отдаст Кадару, то договор о сотрудничестве, который был заключен в прошлом сентябре, останется в силе, если же он будет упорствовать и попытается спасти предателей, то его перед всем миром обвинят в поддержке венгерской «контрреволюции»
[1691]. Для того чтобы придать своим словам вес, Хрущев дал указание советским танкам войти приблизительно на 30 км в Прекмурье, а в Будапеште окружить югославское посольство. Один из солдат выстрелил и через окно убил югославского дипломата, который находился за своим рабочим столом
[1692]. Негодование Тито из-за подобного поведения подогрела статья Энвера Ходжи в газете Zeri i Populit, в которой албанский руководитель напал с острой критикой на «новые виды социализма, которым место в музее хлама международного оппортунизма». Очевидно, что в первую очередь он имел в виду Югославию. Правда статью перепечатала и тем самым добавила ей особый вес
[1693].
Реакции не пришлось долго ждать. 11 ноября 1956 г. Тито выступил в Пуле перед четырьмястами истрийскими активистами с речью, в которой осудил советское вторжение в Венгрию, произошедшее по просьбе Эрнё Герё. Заклеймил первое вторжение как «катастрофу», так как тогда еще было возможно направить гнев людских масс в нужное русло. При этом он опирался на свидетельства Добрицы Чосича, который в конце октября посетил Будапешт и своими симпатиями к венгерским повстанцам сильно повлиял на высшие югославские чины
[1694]. Второе вторжение советской армии Тито обозначил как меньшее зло, поскольку оно предотвратило скатывание Венгрии в хаос гражданской войны и контрреволюции и спасло мир от нового великого столкновения. В противоречии с этой интерпретацией он подчеркнул, что югославы поддерживают политику невмешательства, и сделал акцент на том, что венгерская катастрофа проистекает из сталинской практики, которая существует в Советском Союзе и в большей части «сателлитов». «Они понимали, где кроется источник всех тех трудностей, и на ХХ Съезде осудили сталинский путь и его политику. Но ошибочно объясняли его политику культом личности, а не как проблему сталинских методов и практик. То, что они посеяли в 1949 г. и позднее, сейчас пожинают. Посеяли ветер – пожинают бурю»
[1695].
Хотя Тито в Пуле говорил и об «определенных сталинских элементах», которые в Советском Союзе противятся политике Хрущева, и выразил надежду, что Хрущев победит, его праведная речь, которая прозвучала больше как критика, чем как отпущение грехов, привела Хрущева в бешенство. Он слишком хорошо знал, что удушением венгерского восстания спас от неизбежного падения режим Тито. На приеме в Кремле 17 ноября 1956 г. вместе с Булганиным и Молотовым Хрущев подверг жесткой критике посла Мичуновича, говоря, будто бы югославы открыто заклеймили их как сталинистов, словно у них ничего не произошло. «Кому это было нужно, как не нашим врагам?»
[1696] Выглядело всё так, словно нормализация отношений между Советским Союзом и Югославией, которая началась после смерти Сталина, полностью провалилась. Советская пресса начала мощную антиюгославскую кампанию, которую сопровождал активный обмен письмами между московским и белградским руководством. «В речи содержатся некоторые заявления, – сообщало агентство ТАСС в комментариях к речи Тито в Пуле, – которые, по сути и содержанию, противоречат основам пролетарского интернационализма и международной солидарности народов». Советский посол в Белграде Н. П. Фирюбин пришел на ужин к маршалу со стопкой антисоветских книг, напечатанных за последние годы в Югославии, чтобы продемонстрировать недружелюбное отношение к Советскому Союзу
[1697]. В донесении, отправленном им в Москву, он развернуто представил направления югославской политики и особо отметил, что югославские руководители «в последнее время по существу начали открытую борьбу против советской общественно-экономической системы, против дружественных отношений СССР со странами народной демократии, за переход этих стран на так называемый “югославский путь”»
[1698].
Спор определил судьбу Надя: 22 ноября 1956 г. он со своими соратниками покинул югославское посольство, после того как по требованию Тито и Карделя днем ранее Кадар дал сначала устную, а потом еще и письменную гарантию, что ему не будет причинен вред. Как только в 6 часов вечера он вошел в военный автобус, чтобы его с сопровождающими лицами отправили домой, Надь был арестован советскими агентами, поскольку Хрущев и его окружение полагали, что небезопасно оставлять его на свободе в Будапеште. Поэтому ему решили предоставить убежище в Румынии
[1699].
