Еретическому утверждению, которое можно было услышать на VII Съезде – что ликвидация блоков спасет мир от опасности атомной войны, китайцы воспротивились. Югославов они обвинили в том, что те отказались от революции и диктатуры пролетариата. И особенно обиделись на то, что свои нонконформистские позиции югославы уподобили доктрине
[1774]. Началась полемика в прессе, в которой идеологический журнал ЦК КПК Красное знамя, не колеблясь, персонально уязвлял руководящих деятелей Югославии, начиная с Тито, упрекая их в том, что они стали «агентами империализма»
[1775]. Это привело к охлаждению дипломатических отношений настолько, что китайский посол в Белграде Ву Сиу Чанкак и югославский в Пекине Владимир Попович покинули свои посольства. На самом деле речь шла только о дымовой завесе, за которой скрывались по настоящему острые расхождения между Мао Цзэдуном и Хрущевым, о чем великие державы в настоящий момент не хотели открыто говорить. В Пекине сразу после удара, который пережил Советский Союз из-за венгерского восстания, стремились укрепить свой статус внутри коммунистического мира путем создания идеологического направления, которое не зависело бы от Москвы.
Еще во время ноябрьской встречи в Москве в 1957 г. Кардель осознал, что между китайской и советской партиями существует раскол, и предупредил товарищей, что «началась битва за идеологическое доминирование в международном рабочем движении между русскими и китайцами»
[1776]. Но никто в Белграде не ожидал, что столкновение разовьется таким образом. Обе великие державы, по крайней мере сначала, не полемизировали открыто, каждая из них выбрала козла отпущения, который принимал бы на себя удары вместо настоящих виновников. Китайцы избрали для этой неблагодарной роли Югославию и прежде всего Тито, «предателя мирового пролетариата», Советский Союз – Албанию, которая стала к тому моменту вассалом Пекина на Балканах. Югославы, конечно, знали, что происходит в закулисье, и были не готовы встать на колени, как говорил Владимир Попович
[1777], они даже подлили масла в огонь полемики, которая вспыхнула после VII Съезда. Комментируя политику оттепели, которая в конце 1950-х гг. наметилась между Москвой и Вашингтоном, Тито в Загребе в декабре 1959 г. подчеркнул, что человечество из-за технологического прогресса, о котором не могли знать Маркс и Ленин, вступает в новую эпоху миролюбивого развития. Новые проблемы, тем более проблемы международного сотрудничества и соревнования, больше не связаны с вопросами мира или войны. «Этим отступник полностью списывает со счетов вопросы классовых противоречий и классовой борьбы, – написала газета Красное знамя 16 апреля 1960 г., – и пытается отрицать марксистско-ленинский анализ нашего времени как времени империализма и пролетарской революции, и победы социализма и коммунизма. В новой эпохе Тито нет империализма, никакой пролетарской революции и диктатуры. Жизненных точек классовых противоречий и классовой борьбы в наше время не найти, отсутствуют существенные вопросы ленинизма, собственно говоря, и ленинизма-то нет»
[1778].
Чтобы ответить на эти нападки, Кардель по заданию Исполнительного комитета написал так быстро как мог – за двадцать дней – исследование «Социализм и война», опубликованное в августе 1960 г. В нем словенский идеолог, как и прежде, был внимателен к советскому гегемонизму. Прежде всего он утверждал, что вооруженное столкновение между социалистическими государствами, цель которого сводилась бы к навязыванию агрессором своего вИдєния социализма, неизбежно означало бы своего рода «реакцию»
[1779]. Было очевидно, что он писал о Советском Союзе. Но в вопросе, можно ли избежать войны между блоками, он поддержал Хрущева и отверг китайский тезис, что империализм только «бумажный тигр», которого не стоит бояться
[1780]. Рассуждения Карделя еще больше заострили полемику, хотя Хрущев настаивал на тезисе, который повторил и на XXI Съезде КПСС, – что необходимо осудить титоизм, но сохранить хорошие отношения с югославскими народами
[1781].
Своего апогея полемика достигла 6 ноября 1959 г., на встрече 81 представителя коммунистических и рабочих партий в Москве, на новом праздновании годовщины Октябрьской революции. По этому случаю была предпринята попытка преодолеть возрастающий раскол между Пекином и Москвой путем совместного осуждения югославского «интернационального оппортунизма». То, что они упорно придерживаются своих ревизионистских тезисов, приводит к отдалению югославских руководителей от основ марксизма-ленинизма, они ставят свое государство в сильную зависимость от империализма, прежде всего от американского, и, в конечном результате, выступают против социалистического лагеря, – говорили выступавшие
[1782]. Некоторые представители соцлагеря объясняли это тем, что виднейшие югославские руководители Кардель, Бакарич, Вукманович, Стамболич были буржуазного происхождения, что наложило на них свой отпечаток. Речь шла о настоящей ревизионистской струе внутри партии, которой удалось бы с обнародованием программы, объявленной на VII Съезде, нанести новый удар стремлениям Советского Союза, нормализировать отношения между СКЮ, КПСС и другими братскими партиями
[1783]. Единственными в лагере, кто так или иначе соприкасался с югославами, были поляки, говорившие, что «они дураки, не умеющие скрывать своих мыслей»
[1784].
На следующий год, в сентябре 1960 г. на Генеральной Ассамблее ООН в Нью-Йорке в отношениях между Тито и Хрущевым неожиданно произошло потепление. Два государственных деятеля встречались четырежды и договорились, что покончат с полемикой. «Мы окончательно договорились, – сказал Хрущев после двухчасовой первой беседы, – сейчас наши взгляды идентичны и очень близки». Эти слова были в первую очередь обращены к китайцам, с которыми отношения у Советского Союза катились к окончательному разрыву. Было очевидно, что Хрущев посылает им явственное предупреждение: внешнюю политику советского блока будут вести в соответствии со своими интересами, невзирая на позицию Китая, которому Хрущев не намеревается уступать ни в какой области
[1785]. Китайцы быстро отреагировали, и, конечно же, по-своему: они опять начали стрелять «изо всех пушек» по югославам. В феврале 1961 г. полемика еще обострилась. В Тиране был созван конгресс КП Албании, на котором Энвер Ходжа, опираясь на Московскую декларацию, обвинил югославов в метафизическом идеализме, который тяготеет к ревизионизму и оппортунизму. Между государствами возникла тяжелая напряженность и произошел ряд инцидентов, приведших к разрыву дипломатических отношений
[1786].
