В то же время разразился тяжелый кризис из-за решения, которое в середине августа приняло правительство в Панкове: отделить Восточный Берлин от Западного стеной и тем самым остановить волну беженцев со своей территории в ФРГ. Перед конференцией Тито сообщил американскому послу Кеннану, что не согласен с политикой США в Германии, прежде всего в берлинском вопросе, хотя и намекнул, что во время встречи будет искать средний путь и что в своих выступлениях не скажет ничего, что могло бы подлить масла в огонь международной напряженности. В благодарность Эйзенхауэр ответил отдельным посланием, в котором приветствовал белградскую встречу. Ситуация приобрела иной оборот, когда Хрущев неожиданно, выбрав именно тот момент, когда делегаты неприсоединившихся встретились в Белграде, заявил о возобновлении ядерных испытаний в атмосфере, от которых несколько лет назад отказался для подтверждения своей миролюбивой политики. Советский Союз произвел на Новой Земле взрыв водородной бомбы, которая своими 75 мегатоннами затмила все предыдущие ядерные испытания. Тито об этом 31 августа поставил в известность советский посол, с которым маршал вступил в длительную беседу. На следующий день он открыл конференцию речью, которая имела протокольный характер. После новой встречи с советским послом, из-за которой он опоздал на начало заседания, 3 сентября Тито выступил еще раз, но теперь более четко. Хрущев просил Тито поддержать его решение относительно «царь-бомбы». Тито в последний момент собственноручно вписал в подготовленную речь еще несколько предложений и тем самым практически принял аргументы, которыми Советский Союз объяснял свою линию. Вместо того чтобы осудить Хрущева, как того хотело большинство участников, он подверг критике только время, избранное для нового ядерного взрыва. Одновременно он требовал проведения «всемирной конференции по атомному оружию», в работе которой участвовали бы и принимали решения неядерные государства. По всему было ясно, что помимо прочего он поддерживал советскую политику в Берлине. Кроме того, он подверг резким нападкам Запад из-за его отношения к немецкому вопросу. Расстроенному Кеннану, который утверждал, что был обманут, позднее югославские дипломаты объясняли, что маршал так поступил потому, что хотел поддержать Хрущева в его столкновении с внутренними врагами, при этом не было ясно, кого он имели в виду
[1853]. Насколько убедительно они это сделали, конечно, остается под вопросом, ведь сам Коча Попович был удивлен импровизацией Тито и сильно раздражен, поскольку ничего о ней не знал
[1854].
Конференция не скупилась, с одной стороны, на пустые заявления, среди которых в первую очередь была борьба против колониализма, неоколониализма и империализма, и с другой стороны, не смогла найти ни одной конкретной инициативы относительно открытых вопросов современности
[1855]. Требование Тито, чтобы ООН организовала встречу на мировой арене, где бы обсуждались проблемы экономического развития, и прежде всего отношения оси Север – Юг, вызвало ряд инициатив среди неприсоединившихся стран и в самой ООН, которые, однако, не увенчались успехом. Идея Тито «о новом международном экономическом порядке» в реальность так и не воплотилась, поскольку ни в Вашингтоне, ни в Москве не воодушевились ею. Самое большее, что сумела сделать конференция, это принять решение послать Никите Хрущеву и новому президенту США Кеннеди приглашение «начать переговоры о мирном решении современных противоречий», исходя из утверждения, что «ключи к миру и к войне» в руках великих держав
[1856]. Необходимо сказать, что конференцию ознаменовала подковерная борьба между Югославией и некоторыми участниками с Неру во главе. Югославы выступали за постоянную организацию, которая стала бы главным действующим лицом на международной политической арене, а Неру больше, чем великие проекты, занимала дискуссия о текущих мировых проблемах, он надеялся, что может стать посредником между великими державами. О том, насколько «дружеской» была атмосфера, в которой проходила конференция, свидетельствует тот факт, что югославы организовали прослушку всех вилл и резиденций, переданных в распоряжение иностранным гостям. Для этого была разработана специальная операция, которую назвали «Мир» и одобрил сам Тито
[1857].
Самым спорным вопросом, с которым пришлось столкнуться делегатам, была проблема Германии. Тито, Кардель и Попович прилагали большие усилия к тому, чтобы конференция признала существование двух немецких государств; в своем натиске они потерпели неудачу из-за давления Запада на Индию и государства, которые находились под их влиянием
[1858]. Вопреки неудаче, Югославия смогла осуществить белградскую встречу, одержав тем самым моральную победу, которая сильно повысила ее международный авторитет. Тито получил статус политика мирового масштаба, и он знал, как это использовать во внутренней политике, поскольку его сотрудничество со странами третьего мира не вызвало воодушевления среди народа. В ответ на критику позиций неприсоединившихся стран, которая витала в воздухе, он часто делал акцент на том, что югославская федерация из-за его политики получила в мире положение, которое не смогла бы получить ни одна из республик, если бы они были самостоятельными
[1859].
С другой стороны, не стоит думать, что на Западе «сочувственная» позиция Тито относительно советского ядерного испытания повлекла за собой большое разочарование. В этот раз они посчитали, что его разворот в отношениях с Советским Союзом можно объяснить прежде всего двумя предположениями: когда Тито осознал, что у Неру больше влияния, чем у него, он, решил перейти на более радикальную позицию и занять руководящее место среди тех неприсоединившихся стран, которые были критично настроены в отношении Запада. Кроме того, так они полагали, он действительно испугался возможности войны после сообщения Хрущева о прекращении ядерного моратория и попытался объединить вокруг себя как можно больше государств, с тем чтобы принудить великие державы сесть за стол переговоров
[1860]. Никто не подумал, что наиболее близко к реальности объяснение, которое югославские дипломаты предложили Кеннану, поскольку они не понимали внутреннего положения в Кремле так хорошо, как его понимал югославский маршал. О Хрущеве, которого Тито считал самым передовым политиком, который был за всё время в СССР, еще в феврале 1961 г. во время путешествия в Африку он сказал: «Я ему помогаю, поскольку уверен, что он против войны»
[1861].
