Едва прошло три дня после отъезда югославской делегации в Москву, как 6 декабря 1962 г. Кардель уехал в Индонезию, где выступил с тезисами, которые были противоположными тому, что говорили Тито и Ранкович в Советском Союзе. Под влиянием «полезной и важной дискуссии», которую он имел месяц назад со шведским премьером Таге Эрландером, он говорил в духе VII Съезда СКЮ и конференции неприсоединившихся стран и подчеркнул роль Югославии в борьбе против колониализма. В то же время он напал на «гегемонизм» и обозначил его как современный вид классического империализма. Невозможно было не увидеть антисоветскую направленность речи. Советский Союз выступил с протестом, и это побудило Тито дать указание Ранковичу послать Карделю телеграмму, в которой подвергалась критике его позиция и содержалась угроза, что ему придется предстать перед контрольной комиссией партии
[1914]. На заседании ЦК СКЮ несколько дней спустя, 27 декабря 1962 г., произошло столкновение между Карделем и Ранковичем, которое, конечно же, не ограничилось внешней политикой, а затронуло вопросы дальнейшего развития югославского общества. В качестве протеста Кардель ушел из политической жизни, сохранив за собой только две функции более или менее формального значения: остался членом Совета федерации и Президиума СКЮ
[1915].
Весной 1963 г. Кардель вопреки всем трудностям закончил написание конституции, насколько это было возможно в сложившихся условиях. При этом ему некоторым образом на пользу пошла статья, которую 10 февраля опубликовала Правда и в которой было с воодушевлением написано о югославской «правоверности», так что многие задумались об установившейся тенденции
[1916]. Орган КПСС защищал югославский социализм от китайских нападок тем, что подчеркивал его связь с советским, хотя в то же время не скрывал, что в СКЮ некоторые руководители отдалились от «классовых истоков марксизма-ленинизма» и противятся политике Тито. Правда обвинила этих руководителей, фамилии которых не были названы, в том, что они приравнивают НАТО к Варшавскому договору и «считают общность социалистических государств военным блоком». Несмотря на эти выпады, которые очевидно были направлены против Карделя, Правда также написала, что «шаги, которые в последнее время сделало руководство СКЮ в рамках партийной жизни, экономики, внутренней и внешней политики, многое исправили, исправили всё то, что международное коммунистическое движение считало ошибочным и вредным для строительства социализма в Югославии. Это, несомненно, положительное явление»
[1917]. Речь шла об оценке, которая звучала больше как официальная декларация, чем как обычная журналистская статья, кроме того, текст завершал лозунг «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!», который советские лидеры обычно употребляли в важных документах. Югославские корреспонденты в Москве этого, конечно, не могли не заметить, при этом в своих сообщениях они подчеркнули только те части, которые были подходящими для югославских ушей. Из этих сообщений можно было понять, что возобновленная советско-югославская дружба по всем параметрам находится в соответствии с политикой неприсоединения и самоуправления. Но правда была совсем иной, ведь весь текст подтверждал тезисы о единстве «социалистического лагеря», которые отстаивал Н. Хрущев
[1918].
Политолог в эмиграции Слободан Станкович, эксперт по Югославии на радио «Свободная Европа» в Мюнхене, сделал подробный анализ упомянутых событий, при этом задавался вопросом, можно ли принимать заявления Правды как доказательство, что Тито оставил «свой особый путь к социализму», политику неприсоединения и дружбу с Западом. Успокаивал он себя констатацией, что надежда не потеряна, пока в Югославии еще существуют «некоторые руководители», которые сопротивляются тесной дружбе с Москвой»
[1919]. И он был прав. Как записал в своем дневнике Коча Попович, в югославских правительственных кругах уже в начале 1963 г. появилось подозрение, что Ранкович ведет «параллельную политику»; это побудило Исполнительный комитет ЦК СКЮ свое первое январское заседание посвятить именно этому вопросу. Ссылаясь на речь, с которой он выступил в Киеве, Стане Кавчич тогда распускал слухи, что «товарищ Марко
[1920] сторонник советского типа социализма», и полемически утверждал, «что Югославия не сможет выстоять без социализма скандинавского типа»
[1921]. Еще более важным было то, что ведущие сербские политики начали спрашивать, приемлемо ли, чтобы Ранкович наследовал Тито. «В Сербии, – говорил Петр Стамболич, – мы к нему относились как к тяжкому бремени. Вспоминаю разговор с Милентие Поповичем в 1963 г. Мы оба считали, что будет большой катастрофой, если Ранкович наследует Тито. Нужно помнить, что всё, что происходило в то время, было связано с русским вопросом, поскольку мы очень боялись, что они нас снова перетянут в свой блок <…> В этом разрезе нужно было рассматривать и пример Ранковича»
[1922].
Эти опасения остались, конечно, внутри круга посвященных. В любом случае усилились те, кто утверждал, что оживают этатистские тенденции, которым нужно сопротивляться путем укрепления системы самоуправления. Но Ранкович не придал этому значения. Он остался на своих позициях
[1923]. Тито это не нравилось. В своих выступлениях он начал сближаться с реформистскими силами, и это сыграло решающую роль. Результатом перехода Тито из одного лагеря в другой стал новый проект конституции, который выглядел как временный компромисс, поскольку, с одной стороны, подчеркивал роль партии внутри югославского общества, с другой – защищал базовые основы люблянской программы, опирающейся на самоуправление
[1924].
