Хорватское руководство приветствовало реформы как великую победу, при этом рассматривало их как трамплин для осуществления своих экономических требований. Под влиянием всплеска национальных чувств они поторопились и ввели во внутреннее управление функции, которых лишалось союзное правительство, при этом интеллектуалы, объединившиеся вокруг Матицы Хорватской и Загребского университета, их постоянно предупреждали, чтобы они не удовлетворялись половинчатыми решениями, и критиковали руководителей республики за неумение эффективно отстаивать национальные интересы. Между тем активизировалось сербское меньшинство в Хорватии, которое насчитывало приблизительно 15 % населения и которое не забыло военного ужаса усташского режима. Его представители внутри Союза борцов и культурной организации «Просвиета» относились к событиям в республике всё более и более критически. Они хотели защиты от ассимиляции, а также от так называемого критерия этнического равновесия, который начал применяться при приеме на работу
[2243].
Белградская пресса воспринимала тяжелое положение сербского меньшинства в Хорватии, конечно же, со вниманием и сочувствием, оно вызывало в общественном мнении волну негодования. Сообщалось, что Савка Дабчевич-Кучар и ее сотрудники крайние националисты и антиюгославские элементы и что они разваливают Югославию, подчеркивалось, что, возможно, это только средства «внешнего противника». Между строк Тито обвиняли в том, что он безмерно поддерживает хорватов, что выступает за децентрализацию, поскольку хочет остаться арбитром между республиками, и что это вредит Сербии и ее центральной роли внутри федерации
[2244]. При этом следует сказать, что сербское либеральное руководство не попалось на удочку национализма, наоборот, пыталось найти возможность диалога с хорватами, будучи уверенным, что такая политика единственно разумна
[2245]. Но эти старания не увенчались успехом.
На нерешительность Тито относительно того, как поступить, оказал влияние его визит в Загреб в начале сентября судьбоносного 1971 г. В аэропорту его встречал почетный караул с оркестром, который сыграл государственный гимн «Гей славяне», и сразу после этого хорватский национальный гимн «Красивая наша Родина», который не звучал с усташских времен. Он был этим удивлен, сделал шаг вперед и потом остался стоять на месте спокойно. В Загребе, где праздновали снова полученную государственность, которую даровали конституционные поправки, его встречали с овациями. Население толпами высыпало на улицы, воодушевление достигло апогея, особенно когда он с хорватским руководством пешком ходил по центру города
[2246]. В конце турне по республике, вероятно, также под влиянием Крлежи, Тито сильно смягчил свое отношение к Маспоку, ведь его убедили в том, что речь идет о демократическом движении и что всё еще устроится. Во время праздничного ужина на 200 персон, который для него подготовили в отеле «Эспланде», Тито неожиданно уверовал, что разговоры о необузданном национализме в Хорватии не соответствуют действительности: «Сейчас мы дополнениями к конституции создали условия для окончательного решения национального вопроса. Каждая республика имеет свою государственность, это не означает дезинтеграции нашего общества, социалистической Югославии, напротив, это означает укрепившееся единство на новом фундаменте, как и должно быть в многонациональной социалистической Югославии. Этого хотим. Здесь, в Хорватии я видел достаточно и многому научился. В следующий раз буду лучше, чем до сих пор, знать, как оценивать различные новости и слова»
[2247].
Речь, которую транслировало телевидение, присутствовавшие встретили с настоящим неистовством воодушевления и одобрения
[2248]. Но не все. Те, которые начали отдаляться и даже критиковать загребских руководителей, были удручены. Бакарич вспотел и был совсем серым. Кардель в бешенстве склонил голову над тарелкой, так же поступила и Йованка
[2249]. Под вопросом остается то, насколько Тито был искренен и насколько соответствует действительности утверждение Владимира Биланджича, что это был тактический ход, которым перед встречей с Леонидом Брежневым и Ричардом Никсоном он пытался доказать международной общественности, что Югославия не разваливается, как утверждают иностранные средства массовой информации
[2250]. Сербы на эти слова сильно обиделись, уверившись, что Тито пытается завоевать симпатии загребчан для противовеса своему шаткому положению в Белграде
[2251]. Там развернулась против него страшная, яростная кампания, говорили, что он якобы полностью слился с хорватской националистической политикой. Всё более громкими становились голоса, утверждавшие, что он могильщик Югославии, фатально росла патологическая ненависть к хорватам и было очевидно, что может вспыхнуть гражданская война, в которую вмешается ЮНА, и это приведет к русской интервенции
[2252]. Негативное впечатление, которое Тито произвел своей речью, он пытался исправить спустя месяц, 5 октября, в Карловце, где заявил офицерам резерва, что из-за преступлений усташей не чувствует своего хорватского происхождения. Это, конечно же, не способствовало его популярности в Загребе, поскольку начали распространяться слухи, что история никогда не простит ему послевоенной резни 140 тыс. в большинстве своем невинных хорватов. Говорят, что Тито решил вернуться к критике соплеменников потому, что узнал, будто Савка Дабчевич-Кучар после ужина в отеле «Эспланде» шутливо заявила: «Опять мы провели этого старого дурака». «Это слышала какая-то птичка, – сообщает Владимир Дедиер, – и на следующий день на столе Тито лежало сообщение о том, что она сказала». Птицей была, конечно же, военно-разведывательная служба, известная как КОС
[2253].
