* * *
Тито в большей степени, чем советские правительственные круги, закрывавшие глаза на происходящее, осознавал, что мировая война не ограничится конфликтом внутри капиталистического лагеря, что немцы готовятся и к нападению на Советский Союз. Сосредоточившись на ожидании этого события, которое дало бы ему возможность реализовать свои революционные планы, он пренебрегал всем остальным. Лео Матес, живший вместе с ним, говорил впоследствии, что воспринимал тогда Тито как человека, который всё время повторяет самому себе: «Я хочу, могу и должен быть вождем»
[372]. Он работал так самозабвенно, что не обратил должного внимания на положение хорватских коммунистов, которых бан Шубашич арестовал и поместил в лагерь Керестинац, и они попали в руки усташей, когда те провозгласили Независимое государство Хорватия. Их было около сотни и среди них – немало видных интеллектуалов. Как с упреком отмечал в своих воспоминаниях Владимир Велебит, в момент хаоса, когда режим Павелича еще не утвердился у власти, поскольку не имел тогда ни полиции, ни армии, их можно было бы спасти
[373].
Поскольку в столице НГХ становилось всё опаснее и к тому же было понятно, что из-за воодушевления широких масс хорватского народа наконец полученной «государственностью» (хотя и под эгидой немцев и итальянцев) у коммунистов в данный момент нет возможности оказывать на них влияние, на конференции в апреле приняли решение переместить Политбюро ЦК КПЮ из Загреба в Белград
[374]. Невозможно было усомниться в преступных замыслах усташей. Вскоре после захвата власти они начали «расовую революцию» против евреев, цыган и прежде всего сербов, составлявших 30 % населения нового государства. Боснийских мусульман Павелич считал братьями «чистейшей хорватской крови» и обращался с ними соответственно; в то же время он одобрил программу уничтожения сербов, согласно которой треть их следовало ликвидировать, треть изгнать из страны, а остальных заставить принять католическую веру. Этот проект сразу же начали претворять в жизнь, и католическая церковь не смогла вовремя дистанцироваться от него. Попавшая в сети национализма, она не выразила решительного протеста по поводу зверского истребления невинных людей или их насильственной «евангелизации». Хуже того, ее прелаты, священники и францисканские патеры были соучастниками преступлениий усташей, что способствовало распространению хаоса, инерции и равнодушия в обществе, не имевшем пастырей, достойных своего звания.
Тито покинул Загреб в такой спешке, что не дождался рождения сына, которого Герта Хаас родила уже после его отъезда
[375]. Он ускользнул в последний момент, 23 мая 1941 г., а через день границу между НГХ и Сербией перекрыли. Как он сам позднее рассказывал, он так поступил, опасаясь не только усташей, но и хорватских коммунистов, которые будто бы заключили соглашение с режимом Павелича и стремились к отделению КПХ от КПЮ, убежденные, что нужно сохранять договор Гитлера со Сталиным
[376]. В ответ на сепаратистские и пацифистские тенденции, распространенные среди хорватских коммунистов, Тито написал для партийной газеты Srp i čekič комментарий под названием «Почему мы по-прежнему находимся в составе КПЮ?». «С тех пор, как империалистические разбойники вторглись в Югославию и оккупировали ее, и было создано “независимое” государство Хорватия, многим нашим товарищам непонятно, почему мы, коммунисты в Хорватии, т. е. наша КПХ, всё еще в составе Коммунистической партии Югославии, почему мы распространяем листовки с подписью ЦК КПЮ. <…> Говорят, что мы <…> против свободы и независимости хорватского народа и за восстановление Югославии в ее прежней форме <…>. Мы, коммунисты, не признаём этой оккупации и раздела Югославии, поскольку они свершились не по воле народов, а путем насилия империалистических захватчиков. <…> Когда мы общими усилиями завоюем настоящую свободу и независимость, мы установим между собой братские отношения, соответствующие устремлениям нашим и наших народов. Так, как это сделали народы великого Советского Союза»
[377].
Когда инженер Славко Бабич, представитель «Шкоды», приехал в Белград, он увидел, что немногочисленные коммунисты там решительно настроены на сопротивление и революцию, которые следует объединить для борьбы как против оккупанта, так и против местной буржуазии. Как он рассказывал в октябре 1944 г. К. М. Симонову, в городе властвовал террор. Если ты вечером выходил на улицу, тебя могли застрелить. Под угрозой смертной казни было запрещено запирать двери в домах или квартирах: немцы могли входить куда хотели и когда хотели. Несколько недель Тито спал, не снимая одежды, с пистолетом в изголовье. «Единственное, что меня успокаивало в те дни, это то, что меня отделяло четыре дома от дома коменданта Белграда, генерал-лейтенанта Шрёдера. Да, это было время, когда требовалось остаться в живых или умереть, думая только о будущем страны и ни минуты – о своем собственном будущем»
[378]. Атмосферу тех дней выразительно описал Джилас: «Ночью патрули, тьма и постоянная стрельба то в одном, то в другом районе города. Евреи с желтыми повязками и страх, и злость, голод и смерть, мрачные лица горожан и веселые бесцеремонные немецкие юнцы с проститутками и фотоаппаратами. Перемещение воздушных сил по направлению к Греции и отрядов в сторону Румынии. Первые “региональные газеты” на службе у оккупанта»
[379].
Тито уже в конце апреля и затем в конце мая пытался убедить Москву в том, что близятся страшные времена, через служащего в советском посольстве он передавал «Деду», как называли Димитрова, что немецкие подразделения продвигаются к границам Советского Союза и что немецкие офицеры в Загребе не скрывают, куда они направляются. Представителям местной буржуазии их генералы открыто говорили, что войдут в Россию, как нож в масло. На танках вермахта, которые проезжали через Белград на другую сторону Дуная по направлению к Румынии, было написано: «Nach Moskau»
[380]. Из депеши, посланной Тито 13 мая, понятно, что готовится восстание, которое начнется, когда нападут на Советский Союз: «Мы организуем боевые отряды, воспитываем свои военные кадры, готовим вооруженное восстание на случай нападения на СССР»
[381]. Пропагандистская листовка, которую коммунисты выпустили в конце мая, свидетельствует об их убежденности в том, что это неизбежно произойдет. Она была адресована немецким солдатам и предупреждала, что фюрер намерен погнать их в бой против России
[382]. Принимая во внимание критическое отношение Сталина ко всем, кто предупреждал его о скором нападении Гитлера, было бы удивительно, если бы такие собщения в Москве приветствовались. Через много лет Владимир Бакарич, хорошо осведомленный об идеологических конфликтах внутри международного рабочего движения, писал: «В аппарате Коминтерна (т. е. в значительной его части) испытывали большое недоверие к товарищу Тито». Для этих людей он был недостаточно «послушен» и «подобострастен», и чересчур «своенравен» и полон «собственных идей»
[383].
