Едва Александер уехал, убежденный в том, что «может получить всё, что хочет»
[914] от Тито, тот 2 марта 1945 г. приказал сформировать в Боснии и Герцеговине новую, IV армию, оперативной задачей которой было прорваться к Соче. Словенцы считали, что эта река является их естественной границей с Италией. Очевидно, договоренность с Александером, как и в прошлом году в Неаполе с Черчиллем, была просто тактическим ходом, прикрывавшим иные стратегические и политические цели. 5 апреля Тито отправился в Москву с первым официальным визитом. Его приняли с такими же почестями, какие ранее оказывались только Эдуарду Бенешу и Шарлю де Голлю. Может, даже слишком торжественно, ведь после полета на самолете он чувствовал себя плохо, и ему пришлось мобилизовать все свои силы, чтобы произнести приветственную речь
[915]. 11 апреля 1945 г. в Кремле Тито и Молотов в присутствии Сталина подписали 20-летний договор о взаимопомощи и сотрудничестве, подобный тому, который Советский Союз заключил в декабре 1943 г. с чехословацким эмигрантским правительством. В новых условиях на практике это означало, что он на глазах у всего мира вступил в социалистический лагерь. В США и Великобритании, которые это прекрасно поняли, договор, естественно, вызвал сильный протест и еще больше обострил их отношения с Белградом
[916].
Помимо Шубашича, Тито взял с собой в Москву и Джиласа, чтобы уладить размолвку по поводу «оскорбления» Красной армии. Очевидно, Сталин принял извинения Джиласа. «Почему вы не написали мне обо всем этом. Я этого не знал. Думаю, что на этом спор закончен»
[917]. И атмосфера снова стала дружеской, что доказал и тост Сталина на торжественном обеде, организованном в Екатерининском зале Большого Кремлевского дворца. Хозяин сказал, что больше не будет называть Тито «господином» (как обычно было принято в официальных случаях), а станет обращаться к нему «товарищ». Очень показательно, что он два раза пригласил Тито к себе на дачу на ужин, а Шубашич об этом не знал
[918]. С другой стороны, Сталин не упустил возможности съязвить по поводу Югославии и ее «партизанской» армии, что Тито воспринял очень тяжело. «Во взаимоотношениях Сталина и Тито, – писал Джилас, – можно было заметить что-то особое, невысказанное – как будто бы они испытывали недовольство друг другом, но каждый из них сдерживался…»
[919]
Газета Красная звезда, печатный орган Красной армии, 15 апреля 1945 г. опубликовала интервью с Тито, в котором тот подчеркнул, что население Ис-трии и Триеста стремится присоединиться к новой Югославии, «и мы убеждены, что это желание осуществится»
[920]. На встрече с югославскими офицерами, обучавшимися в Москве на военных курсах и курсах контрразведки, он самоуверенно говорил, что отряды ЮА будут продвигаться к Триесту, хотя и не скрывал, что следует ожидать проблем с англо-американцами
[921]. Во всяком случае, после двухнедельного пребывания в России он вернулся на родину обнадеженный, как видно из его сообщения Политбюро о переговорах с советскими руководителями: «Нас прекрасно приняли. СССР поддержит нас во всем»
[922]. В убеждении, что нельзя терять времени, он послал в Словению и Хорватию указания сподвижникам, чтобы они были готовы немедленно захватить власть в Юлийской Венеции (как называли Приморье итальянцы) и, если произойдет вторжение англо-американских отрядов, защищать ее даже ценой столкновения с ними. Тем временем IV армии был дан приказ двинуться кратчайшим путем на Триест.
Первого мая IV армия и IX корпус ЮА вступили в Триест и Горицу и дошли до Сочи. Так как англичане и американцы сразу же потребовали вывести их войска, ссылаясь на соглашение Тито и Александера, 5 мая югославское правительство попросило советское поддержать его территориальные требования. Ответ, полученный 11 мая, был обнадеживающим, но также и дипломатически двусмысленным: правительство СССР «всеми силами будет содействовать тому, чтобы обоснованные требования Югославии были удовлетворены мирным путем»
[923]. Однако было очевидно, что это невозможно: в последующие дни отношения Белграда с Западом резко обострились, и вопрос приобрел политический характер. Уинстон Черчилль и новый президент США Гарри С. Трумэн изгнанием югославов из Триеста и Горицы сигнализировали Сталину, что не потерпят распространения коммунизма по эту сторону от демаркационной линии, которой в Ялте разделили Европу между двумя блоками. В одном из обращений к своим отрядам фельдмаршал Александер даже сравнил Тито с Гитлером, Муссолини и японскими империалистами, заклеймив его «территориальный грабеж»
[924]. Чтобы достигнуть своих целей, Черчилль и Трумэн в конце концов пригрозили военным нападением, что югославская политическая верхушка расценила как попытку расчленения Югославии. В одной из записок Эдвард Кардель утверждал, что в Белграде восприняли конфликт очень серьезно и усматривали в нем стремление Запада прорваться не только к прежней раппальской границе, установленной между Королевством СХС и Италией в 1920 г., но и к Загребу
[925].
Так же серьезно оценивали положение и в Москве. Тито упрекнули в том, что он обострил отношения с Западом до крайности и тем самым пошел на риск развертывания вооруженного конфликта, чего Советский Союз не мог одобрить
[926]. Сталин, конечно, принимал в расчет неизбежность борьбы с «демократической фракцией» капиталистов, с которой он вступил в союз против «фашистской» Германии. Моше Пияде и другим югославским и болгарским гостям, которых он в январе 1945 г. пригласил к себе на дачу на ужин, он открыто говорил о будущей войне с западными союзниками и о том, что она «не за горами». Но не сейчас
[927]. Он был убежден, что югославы заслуживают Триест, поскольку итальянцы оккупировали его после Первой мировой войны, использовали как базу для своих посягательств на Балканы и принесли много зла народам этого региона
[928]. В своих посланиях Трумэну и Черчиллю он ясно это высказал и выразил протест по поводу слов фельдмаршала Александера о «грабеже» Тито
[929]. А Тито он так же недвусмысленно сообщил, что не намерен начинать третью мировую войну ради адриатического порта, и потребовал, чтобы он вывел из него войска в течение 48 часов. Когда Тито отдал командующему IV армии Пеко Дапчевичу приказ уйти из западной части Юлийской Крайны, в пояснение своего решения он показал ему телеграмму от Сталина
[930].
