Прошло всего несколько мгновений, и я убедился в своей ошибке. Когда я подплыл настолько близко, что уже мог разглядеть выражение лица Коффена, я увидел, что он стремится избежать встречи со мной, потому что он стал усиленно грести, чтобы увеличить расстояние, разделяющее нас. Его лоб омрачился, а на лице без труда читалось: «Тебе здесь делать нечего».
Но мое положение было не таково, чтобы я дал себя спровадить, вопрос, как и для него, стоял о спасении жизни, и я не хотел упустить единственный шанс. Я еще раз напряг силы и поплыл к обломку. Он заметил это и, перестав грести своим копьем, поднял его над головой. Если бы я не понял этого угрожающего жеста, то его слова рассеяли бы все мои сомнения.
– Назад! – крикнул он глухим и зловещим голосом. – Если приблизитесь, вы мертвец! Назад, в море, если дорожите жизнью!
Взгляд его глубоко запавших глаз, угрожающий тон, страшное красноречие жеста – все ясно говорило о его решимости ударить меня копьем, если я приближусь к нему на расстояние удара. Нечто еще более убедительное наглядно показывало мне ожидающую меня участь, если я не позабочусь о себе. Капризная волна опять нанесла на меня труп Билла, бросив его между мною и Коффеном. Когда Коффен заметил это, он резким жестом показал на труп и сказал:
– Вы видите это? Он сам виноват в своей смерти. Он хотел сесть рядом со мною. Но бревно может выдержать только одного, я принужден был сказать ему об этом. Но нет, он настаивал, и я должен был спасать свою жизнь... Вы поймете меня без слов, у вас есть глаза, чтобы видеть. Еще раз предупреждаю, не приближайтесь!
Я дошел до предела отчаяния, чтобы не бояться угроз, но его страшное признание заставило меня похолодеть от ужаса. Я перестал гнаться за ним и удовольствовался тем, что лишь удерживался на поверхности.
Чтобы избежать соседства с несчастным Биллом, я поплыл. Скорее какой-то инстинкт, чем воля, заставил меня издали следить за Коффеном, хотя ни малейшей надежды на помощь не оставалось. Было очевидно, что он не может помочь мне, не рискуя погибнуть сам. Я все еще видел его нахмуренный лоб, суровое безжалостное лицо, крепко сжатые губы. Он действительно мог убить меня, если бы я к нему приблизился.
Тем не менее я продолжал следовать за ним, благоразумно держась на почтительном расстоянии от грозного оружия, которому он нашел такое страшное употребление.
4. ПОМНИТЕ БИЛЛА!
Почти десять минут я плыл за Коффеном. Он направлялся все прямо, кое-как помогая себе копьем, и я следовал за ним с такой легкостью, что иногда мне казалось, будто меня тащат на буксире. Мы продвигались вперед, сохраняя между собою одно и то же расстояние. Мы не обменялись больше ни единым словом, но каждый раз, когда он оборачивался ко мне, я видел на лице его все то же холодное, неумолимое выражение.
Я думаю, для него было бы большим облегчением, если бы я пошел ко дну. Я же, уверенный в своем искусстве плавать и в своей природной силе, думал, что смогу плыть за ним до бесконечности. Но все чаще спрашивал себя: для чего? Да, для чего? Однако словно какой-то необъяснимый магнит влек меня помимо моей воли за человеком, который не мог и не хотел оказать мне никакой помощи и, не моргнув глазом, убил бы меня, если бы я только протянул руку, чтобы коснуться его бревна. Может быть, я действительно находился под властью магнетизма и был зачарован Коффеном, как птичка змеей.
Но вместе с тем это чувство было понятно: если было суждено умереть, то я предпочел бы умереть на глазах другого человеческого существа, а не в ужасной пустыне океана, покинутый всеми. Я приходил в ужас при мысли, что отстану и умру одиноким, поглощенный и захлестнутый волнами, и никто не услышит моей мольбы и не скажет мне последнего прости! Я буду слышать в час своей кончины только нетерпеливые крики голодных птиц, потому что море, как и суша, имеет своих хищников. Эти ужасные крики звучали в моих ушах. Птицы знали, что скоро я опущусь в бездну, чтобы потом снова всплыть и стать их добычей...
Ужас, охвативший меня, становился невыносимым. И физически и нравственно я едва держался. Но что делать? Перестать плыть и пойти ко дну или собрать все силы и вступить в борьбу с Коффеном за обладание его обломком, рискуя жизнью, не обращая внимания на его угрозы?
К счастью, я не прибегнул к таким крайностям, и позднее мне оказал помощь именно этот человек, на которого я смотрел как на злейшего врага.
Когда мы оба в отчаянии боролись с волнами, наши взгляды часто встречались. И вдруг мне показалось, что на его лице блеснул луч сострадания. Я знал, что по натуре он не был ни зол, ни жесток, и что не по отсутствию человеколюбия он был так неумолим. В нем говорил самый могущественный инстинкт, инстинкт самосохранения. Я и теперь в глубине души не могу осудить его за его поведение при таких условиях. Но в эти страшные минуты я и сам боролся за свою жизнь, во мне говорил тот же инстинкт. Взгляд Коффена, устремленный на меня, казалось, говорил: «Ну, бедный мальчик, вы мужественно боролись, и я в отчаянии, что ничего не могу сделать для вас. Вы видите, что этот обломок не выдержит двоих, и, конечно, не ждете, что я принесу свою жизнь в жертву, чтобы спасти вашу».
Ни одно из этих слов не было произнесено, но я готов был поклясться, что он произнес их и что я их слышал. Вот почему я сказал ему:
– Я хорошо понимаю, что это бревно не выдержит двоих, но, может быть, вы увидите что-нибудь, на чем я могу спастись? Вы выше, чем я, вы над водой. Ради Бога, взгляните вокруг!
Он сдался на мои мольбы и внимательно осмотрел поверхность моря. Я жадно следил за его взглядами и изучал выражение его лица с тягостным беспокойством.
Спустя немного времени он взглянул на меня и разочарованно произнес:
– Ничего!
– Смотрите еще! – кричал я ему в отчаянии. – Осмотрели ли вы всю линию горизонта? Может быть, видно корабль или флаг, который мы воткнули на кашалоте? Может, вы их просто не заметили?
– Я бы хотел что-нибудь увидеть, – отвечал он уныло, – я слежу уже давно. Пусть Господь сжалится над нами, но я не вижу ни того, ни другого.
Снова сжалось мое сердце, но я продолжал плыть со всей энергией отчаяния. Я следовал за Коффеном на том же расстоянии, мои взоры были по-прежнему прикованы к его лицу, но уже совершенно бессознательно, потому что я от него ничего не ждал. Я видел, что мое присутствие тяготило его. Он боялся, может быть, что в последний момент я схвачусь за его бревно и подвергну опасности его жизнь. Но я думал об этом меньше всего на свете или, по крайней мере, не больше, чем об ином.
Когда он жадно всматривался в волны, очевидно разыскивая какой-нибудь обломок, могущий меня поддержать, его сочувствие заставило меня забыть его жестокость и угрозы – я был обезоружен.
Внезапно он вздрогнул, и его взор с глубоким вниманием устремился куда-то в море.
– Что там? – спросил я без всякой надежды.
– Там, вон там, кажется, что-то похожее на весло.
– Где? Укажите мне направление поточнее!
