– А вам не жалко было расставаться с зажигалкой, Павел Александрович? Да еще с такой редкой? Платина, Мэрилин Монро!
Он окаменел у двери, потом вздохнул и повернулся ко мне:
– Все-таки проболтался Лыткин! Приношу свои глубочайшие извинения за этот дикий спор! Но увлечен был сильно, что скрывать.
– Да ладно, Павлик! Кто старое помянет… Я не сержусь.
– О, тогда – мир?!
– Мир! – ответила я и протянула ему руку. Кривцов почтительно поцеловал, но не отпустил, потому что я смотрела ему прямо в глаза, как я умею – с вызовом и легкой насмешкой, и он никак не мог отвести взгляд. Постепенно Павлик начал заливаться краской, на лбу у него выступил пот… Я усмехнулась, убрала руку из его влажной ладони и отвернулась к телефону, начав набирать какой-то несуществующий номер:
– Всего хорошего, Павел Александрович! Надеюсь, съемки пройдут успешно.
Он шумно выдохнул и поспешно вышел, а за дверью выругался. А я бросила трубку и рассмеялась – маленький реванш, но до чего приятно. Как же он завелся! И про молодую жену забыл. Ну вот, развлеклась немножко. Мне опять стало грустно: похоже, что только такие развлечения мне и остались. Да еще и моя любимая Танька не приехала – она уже отснялась в своем эпизоде и сейчас работала с другим режиссером, играя очередную смешную тётку в очередном дурацком сериале. Как мне хотелось с ней поговорить! Она как-то умела подбодрить меня, вселить уверенность, заразить своим неистребимым оптимизмом. Подруга не приехала, но образовался новый друг: совершенно неожиданно мы подружились с Кривцовым!
На следующий день случайно столкнулись на лестнице и не знали, куда деваться от смущения: мне было стыдно за вчерашнее, ему неловко. Мы натянуто раскланялись, а потом, невзначай встретившись взглядами, вдруг покатились со смеху и никак не могли остановиться.
Отсмеявшись и утирая слезы, Павлик проговорил:
– Просто черт знает что…
– Павел, простите меня! Я вчера слишком разошлась!
– Да ладно, перестаньте! А то я уже смеяться не могу!
А вечером Кривцов зашел ко мне – мы выпили чаю и поболтали, как старые друзья, даже перешли на «ты»: не то раньше я ошибалась на его счет, не то он сильно изменился. Похоже, что изменился: не пил ничего крепче чаю и не орал, как прежде, на съемочной площадке, хотя дела шли неважно – его молодая жена явно не годилась в главные героини. Я как-то, проходя мимо, посмотрела на съемочный процесс: да-а… Павлик был неимоверно терпелив со своей красоткой, а она злилась и фыркала. Увидев меня, оператор выразительно закатил глаза, а Кривцов не менее выразительно пожал плечами.
– Ужас, да? – спросил он, придя на чай – ежевечерние посиделки уже вошли у нас в привычку.
– Ну, почему ужас… Миленько.
– Вот-вот! Миленько! До чего я дошел! Думаешь, не понимаю, что актриса из нее, как из меня английская королева? Понимаю! Ты и то сыграла бы лучше!
– Не выдумывай! Я уж точно не актриса.
– Зато у тебя фактура! У тебя глаза какие – умные, живые, говорящие! А у моей козы только тушь на ресницах, и все: бе-е, ме-е!
– Павлик, так зачем ты женился на такой козе?!
– Ну, ты-то за меня не пошла!
– Да ты и не звал вообще-то.
– Не звал? Это я маху дал. А пошла бы?
– Смотря как звал бы. Если так же, как Голливудом прельщал, то не пошла бы.
– Господи, каким же идиотом я был! Почему женился, говоришь… От одиночества. Жил-жил, бежал-бежал, потом бац: поскользнулся, упал, очнулся – гипс! В смысле – инфаркт. Чуть не помер, представляешь? Увидел небо в алмазах, да. А когда пришел в себя, огляделся: ба, пустыня вокруг! У нас ведь семья большая была, дружная. Все таланты, все эдакие Актёр Актёровичи. Один я в режиссуру отбился, и то со страху, что хуже всех буду, понимаешь? Столько родни было и вдруг – никого: эти померли, те уехали. Один как перст. Пятый десяток, семьи нет, детей нет. Зачем живу – непонятно. Ну и женился.
– Как – зачем живу?! А твои фильмы?!
– Фильмы… Да кому они нужны?! Ты тогда правильно сказала: не Феллини! Обидно, но верно.
– Паш, я тогда сгоряча ляпнула! У тебя замечательные фильмы, ну что ты! Ты великолепный режиссер!
– Ладно, не утешай меня. Думаешь, я счастлив это говно снимать? У меня такой гениальный сценарий есть – закачаешься! Нетленка! Но денег-то никто не даст на нетленку! А на это говно – пожалуйста. С моей козой в главной роли. Разведемся, наверно. Никаких сил на нее не хватает.
– Ну вот…
– Да не переживай ты! Другую найду. Не бойся, тебя сватать не буду.
– Что так?
– Да слишком ты, мать, умна. И строга. Мне кого попроще надо, чтобы в рот смотрела.
– Понятно.
А сама подумала: а не теми ли соображениями руководствовалась и я, когда из них двоих выбрала, кого попроще – Джуниора?! И, словно уловив мои мысли, Кривцов тут же заговорил о Пете:
– Послушай, а я правильно понял, что ты сама Лыткина бросила?
– Никто никого не бросал. Мы разошлись по взаимной договоренности, скажем так.
– Но замуж он тебя звал?
– Звал.
– Не пошла, стало быть…
– Паш, что ты пристал? Не могу я про Лыткина говорить.
– А я в гостях у него побывал. Перед съемками. Не хотел, честно говоря: пить я теперь не пью, что за удовольствие! Но потом интересно стало, как живет такой мильонэр, как Лыткин.
– И как?
– Да скушно. Выпендривался передо мной, хвалился, какой он крутой. Тоска. Жена у него… Эх, как я прав-то оказался! Помнишь, кричал тебе про доллары в зрачках, про жену-клушу? А ты обиделась.
– Помню. И что – на самом деле клуша?
– Скорей цыпленок. Кроткая такая. Жалкая.
– В рот смотрит?
Кривцов усмехнулся:
– Точно. Да, похоже, я от Лыткина недалеко ушел в этом вопросе. – Потом он вздохнул и сказал очень печальным тоном: – Лен, я ведь все понимаю. Ты такая женщина…
– Царица Савская?
– Не надо, я серьезно. Я еще тогда думал: что она тут делает? Ты ведь в Москве училась? И почему не осталась?
– По семейным обстоятельствам. Паш, ведь это здесь я царица Савская, а в Москве таких, как я, по рублю пучок продают.
Он усмехнулся:
– Ну, не по рублю, подороже! Чёрт, что ж с тобой делать-то, а? Пропадешь ты в этой деревне!
– Не надо со мной ничего делать, ты что?! Я прекрасно живу, у меня все хорошо!
– Скажи, а сейчас вышла бы за меня? Только честно!
Я опустила голову. Что скрывать, такая мысль у меня промелькнула.
– Не любишь, а вышла бы. А говоришь – хорошо живешь. Думаешь, не знаю почему? От одиночества. Ты тоже в пустыне. И еще – назло Лыткину.
