Она нисколько не смутилась, только тяжко вздохнула:
– Что они тебе про меня рассказывали?
– Ничего! Но я слышал, как она… И он говорил, что ты – паршивая овца!
– Понятно. А ты знаешь, кто такие проститутки?
– Они спят с мужчинами за деньги.
– Верно. Так вот, я не сплю с мужчинами за деньги. Только по любви.
– Но они тебя содержат?
– Не они. Он. Единственное число. И уже не содержит.
– Почему тогда…
– Милый, не надо так переживать! Поверь мне, жизнь гораздо сложнее, чем те представления о ней, которыми тебя пичкали дед с бабкой. Да, я не замужем. Да, я жила с человеком, который гораздо старше меня. Да, он был женат и не хотел разводиться. Сейчас он умер. И да – он не первый в моей жизни.
– И сколько их было? В твоей жизни?
– Несколько.
– Это ради них ты меня бросила?
– Я тебя не бросала! Ну что ты, милый! Я тебе все расскажу, все! Господи, тебе что – плохо?!
У Эвальда действительно как-то помутилось в голове. Очнулся он от резкого запаха – Инга разломила у него под носом ампулу с нашатырем. Она пересела поближе к сыну и обняла за плечи. Рядом суетился перепуганный официант.
– Все в порядке, – сказала Инга. – Просто у вас тут душно, а мальчик переутомился в школе. Откройте окно, пожалуйста. И принесите еще кофе.
Эвальд попытался освободиться из объятий Инги, но она не пустила, и тогда он, совершенно обессилев, припал к ее плечу и заплакал.
– Почему ты… Я так хотел… И они не сказали… А я… Всегда один, – бормотал сквозь слезы Эвальд. А Инга гладила его по голове, целовала и твердила все одно и то же:
– Прости меня, прости, прости…
Наконец они кое-как успокоились. Эвальду было стыдно, и он, не поднимая глаз, быстро съел остывший бифштекс с яйцом и картофелем.
– Как ты? – тихо спросила Инга.
Он пожал плечами и осторожно на нее взглянул:
– Ты хочешь жить с нами, да?
– Очень.
– Так приходи и живи! Что такого? Приезжай с вещами, когда Этель не будет дома, я открою тебе дверь, и всё. Как она сможет тебя выгнать?
– Так нельзя.
– Но почему?
– Потому что это будет не жизнь, а кромешный ад. Я не хочу для тебя такого. Подождем еще немного, хорошо? Мы сможем видеться, говорить по телефону.
– Ну ладно, раз так. А что ты вообще делаешь? Кем работаешь?
– Я танцую.
– Танцуешь?! Как это?
– Это долгая история…
Глава 2
Инга
Инга танцевала с тех пор, как себя помнила. Еще не умея толком ходить и говорить, она оживлялась, заслышав музыку, и начинала подпрыгивать и размахивать ручонками, а лет в пять старательно повторяла движения балерин, подсмотренные в телевизоре, и пыталась делать фуэте. Родители сначала умилялись: уж очень забавно выглядела крошечная пухленькая девочка, изображающая умирающего лебедя. Но девочка подрастала, а ее увлечение танцами, которое родители не принимали всерьез, не проходило. Инга вообще была очень упрямым, живым и непоседливым ребенком и с трудом высиживала положенные сорок пять минут урока. Учительница посоветовала отдать девочку в какую-нибудь спортивную секцию, а то у нее – явно переизбыток энергии. Спорт в семье Нортов не приветствовался, так же, как и танцы, даже балет. Классическая музыка, литература и иностранные языки – вот основы образования приличной девушки, а также хорошие манеры, вежливость и сдержанность.
Читала Инга много, но серьезная литература оставляла ее равнодушной: «Женщина в белом», «Лунный камень», «Джейн Эйр», «Три мушкетера», а чуть позже – бесконечная «Анжелика» и Мопассан, которого приходилось прятать от родителей, – вот от чего замирало в упоении сердце юной читательницы. Музыкой Инга занималась охотно, хотя больше любила бодрые и бравурные мелодии, вроде «Венгерских танцев» Брамса, а «Лунная соната» Бетховена вгоняла ее в сон. Играла она бойко и артистично, но с бесконечными ошибками – результат лени и нетерпения. Языки ей давались легко, а вот все остальное… Непосредственная и темпераментная девочка говорила все, что в голову взбредет, не задумываясь о последствиях. Какие уж тут хорошие манеры!
Скрепя сердце, родители все-таки отдали ее в секцию легкой атлетики, а в танцевальный кружок Инга записалась сама, когда перешла в пятый класс, и Этель Леонардовна с Вениамином Максимилиановичем узнали об этом только год спустя, когда их дочь уже стала звездой школьной самодеятельности. С вытянутыми лицами следили они за Ингой, отплясывающей цыганочку на школьной сцене во время ежегодного новогоднего концерта, и не сказали ей ни слова одобрения. Зайдя пожелать мужу спокойной ночи (они спали в разных комнатах), Этель осторожно спросила:
– Что ты думаешь по поводу Инги?
– Что я думаю! – хмыкнул Вениамин. – То же, что и ты. Кровь взыграла.
– Да, верно. И что мы будем с этим делать?
– Постараемся ввести в рамки приличия.
Этель ушла к себе, а Вениамин еще долго лежал, устремив рассеянный взгляд на корешки книг в стоящем напротив шкафу, и думал: «Да, кровь взыграла. А ведь хорошо танцевала, чертовка! Но это неприемлемо, нет. Совершенно недопустимо. Может, еще перерастет?» Пока Вениамин размышлял, Этель рассматривала фотографию Татьяны Вишняковой, снятой в возрасте пятидесяти пяти лет: да, похожа дочка на прабабку, ничего не скажешь! То же удлиненное лицо с немного тяжеловатым подбородком, пухлыми губами и прямым носом, те же большие глаза под круто изогнутыми бровями, но только серо-зеленые, в отличие от бабкиных – карих. Так же вьются крупными кольцами темные волосы, так же смугла кожа. Цыганка Таня Вишенка приходилась родственницей и Вениамину, и Этель – это ее горячая, как раскаленная лава, кровь, перетекая по веточкам семейного древа Нортов, влилась, наконец, в жилы Инги концентрированным раствором.
О прабабке Вишняковой в семье ходили легенды: танцевала божественно, а пела так, что мурашки по коже. Вот Рудольф Норт и не устоял, несмотря на сопротивление родных. Да и сама Татьяна сдалась не сразу, потому что влюблена была в другого. Но когда тот разбил ей сердце, согласилась. За ней ухаживали многие: кто-то даже стрелялся, кто-то дрался на дуэли. По слухам, среди поклонников Тани Вишенки был и один из членов царской семьи. Прожили они с Рудольфом долгую жизнь, народили семь человек детей. Время от времени цыганский темперамент проявлялся у кого-то из потомков, но семья быстренько принимала меры и загоняла буйную овцу обратно в стадо.
С Ингой так не получилось: она не смогла вписаться ни в какие рамки – наоборот, разнесла эти рамки вдребезги. Потом, когда все уже случилось, Вениамин Максимилианович упрекал жену: плохо воспитала, не уследила! Обвинения были в какой-то мере справедливы, потому что именно Этель Леонардовна занималась дочерью, поскольку не ходила на службу, работая дома над заказанными издательством переводами, а также давала уроки немецкого и английского. Вениамин Максимилианович имел докторскую степень и звание профессора, заведовал кафедрой, вел аспирантов, писал статьи и книги, выступал на конференциях. Он и дома-то бывал только ближе к ночи, обращая внимание на дочь лишь по выходным: брал с собой на прогулки, выслушивал краем уха ее школьные новости, обсуждал с ней прочитанное, невольно морщась от выбора дочери. Правда, эти разговоры довольно быстро превращались в лекции. Девочка забавляла отца, как мог бы забавлять хорошенький шаловливый котенок.
