Увидев Володю впервые, Этель почувствовала, что ее сердце внезапно ушло в пятки, а потом снова взлетело вверх. Она влюбилась! Мгновенно и неотвратимо. Ей было сорок три, Володе – двадцать семь. Показательно, что сама Этель не сразу осознала происходящее. Она чаще обычного смотрелась в зеркала, волновалась, ожидая прихода Володи, растягивала занятия дольше оплаченных двух часов, угощала его чаем и, сидя напротив, с трудом отводила взгляд от его прекрасных губ или не менее прекрасных длинных пальцев с аккуратными овальными ногтями. Ей стали сниться чувственные сны, а на прикроватной тумбочке вместо последнего номера «Нового мира» теперь лежала «Анна Каренина» или «Мадам Бовари» – красноречивый выбор ее подсознания. Надо сказать, что в свои сорок три Этель была все еще хороша: нежная кожа почти без морщинок, стройная фигура, мелодичный голос. Характерный для нее строгий взгляд с появлением Володи изменился и стал рассеянным и мечтательным. Володя же благодаря своей мучительной застенчивости еще ни разу не имел дела с женщиной. Этель его очаровала: через пару уроков он стал чувствовать себя свободно, разговорился и порой засиживался в доме Нортов до глубокого вечера. К Этель Леонардовне он испытывал чувства вполне средневековые: целовал руку, дарил розы и называл своей Прекрасной Дамой.
Инга редко появлялась дома, но своим обостренным женским чутьем сразу унюхала любовную атмосферу. Она относилась к Володе с насмешливой снисходительностью и называла Вольдемаром, отчего Этель Леонардовна начинала сердиться: ей так нравилось повторять это мягкое и протяжное «Володя»! Володя, конечно же, заметил Ингу. В ее присутствии он смущался и замолкал. Один раз он нечаянно подглядел, как Инга, одетая в обтягивающий спортивный купальник, отрабатывала упражнения на растяжку. Это произвело на молодого человека такое сильное впечатление, что с тех пор он заливался краской при ее появлении, а Инга не могла удержаться от искушения его подразнить. По отношению к матери Инга испытывала жалость и в то же время легкое злорадство: она давно поняла, насколько Этель Леонардовна наивна во всех вопросах, связанных с сексом, и подозревала, что мать ни разу в жизни не испытала того чувственного потрясения, ради которого, собственно, и затевается все это действо.
Инга знала, что ей самой стоит только пальчиком поманить, чтобы Вольдемар пал к ее ногам, и даже попыталась это проверить, воспользовавшись тем обстоятельством, что мать задержалась в издательстве. Результат ее потряс, но не в том смысле, которого она ожидала: молодой человек так загорелся от одного поцелуя, что тут же и кончил, после чего позорно бежал, прикрыв полой куртки предательское пятно на брюках. Урок немецкого был отложен, и Инга подозревала, что надолго. Так что чай они пили вдвоем с матерью, и Инга то и дело хихикала, вспоминая пикантный инцидент. Наконец, она не выдержала:
– А где же твой Вольдемар?
– Он позвонил – сказал, что приболел. И сколько раз я просила не называть молодого человека этим дурацким именем!
– Да ничего оно не дурацкое. Очень ему подходит. Такой красавчик! И что ты теряешься, не понимаю.
– Что ты имеешь в виду? – голос Этель невольно дрогнул, и она поспешно отошла к раковине, собрав уже пустые чашки.
– Ну, закрутила бы с ним, что ли. Чего зря вздыхать-то. Правда, толку от него мало, от Вольдемара. Скорострел! Пальчиком тронь, он и готов.
– Я просто не понимаю, о чем ты говоришь.
Инга хрустела сушкой и улыбалась: ей нравилось вгонять мать в краску.
– Обычно требуется хотя бы минут пять, а когда всего секунд тридцать – это уж ни в какие ворота…
– Ты что… Ты и Володя… У тебя с ним что-то было?!
– Да Господи! Один поцелуй. Так, для смеху. А он…
– Как тебе не стыдно!
– Ты что, ревнуешь?
– Да как ты смеешь! Он мне в сыновья годится!
– Это еще никому не мешало. Он же нравится тебе, разве нет? Ты вся аж трепещешь при виде него. И что в этом плохого? Настоящие человеческие чувства: любить, страдать, заниматься сексом! Это нормально, ты знаешь? Папе можно, а тебе почему нельзя?
– Прекрати немедленно. И что это значит – «папе можно»? О чем ты?
– О папиных любовницах.
– Каких… любовницах…
– Я думала, ты знаешь. Удивлялась, как ты это терпишь. Особенно последняя наглая – Марина.
– Марина?!
Этель Леонардовна побелела: Марина – молодая преподавательница с кафедры, которой заведовал Вениамин Максимилианович, часто бывала у них дома. Инга смотрела на мать с тревогой: ей и в голову не приходило, что та не в курсе происходящего. Она сама еще лет в пять научилась опознавать отцовских любовниц, чувствуя интерес отца и замечая, как меняются тон его голоса и выражение лица при разговоре с этими женщинами. Этель Леонардовна выронила из рук чашку, покачнулась, но устояла, потом вышла из кухни. Инга плохо понимала, что теперь делать. Она вздохнула, поднялась с места, собрала и выкинула осколки чашки, постояла и нерешительно пошла к матери. Та лежала на диване, уткнувшись в подушку.
– Мамочка, прости меня! Но я думала, ты знаешь про папу.
Этель Леонардовна вдруг села и уставилась на Ингу – та невольно отшатнулась.
– Ты! – произнесла Этель Леонардовна. – Кто ты такая? Ты – шлюха с грязным языком! Ты пачкаешь все, к чему прикасаешься! Как ты посмела сказать такое об отце?
– Но это правда! Спроси у него. Я всегда тебя жалела: он живет в свое удовольствие, а ты – словно домработница.
– Я не домработница.
– А кто? Ты же прекрасный специалист, пять языков знаешь, а только и делаешь, что по хозяйству суетишься. «Этель, подай то, Этель, принеси это!» – передразнила Инга отца. – Он живет в свое удовольствие, а ты заперла себя в какой-то консервной банке. Ты же жизни не знаешь! Ни чувств, ни страстей!
– Зато я знаю приличия и чувство долга.
– Мама! Твои представления о приличиях устарели лет на двести! Чувство долга… А как же чувство долга перед самим собой? Ты же вся растворилась в папе, в семье! Тебя просто нет!
– Так, хватит с меня. Ты достаточно наговорила. Я больше не хочу тебя видеть в этом доме! Убирайся.
– Вот как? Ну, ладно.
Инга повернулась и вышла из комнаты, а Этель Леонардовна схватилась за голову. Через какое-то время стукнула входная дверь. Этель заглянула в комнату дочери: похоже, она и впрямь ушла. На столе белела записка: «Я ухожу, как ты и хотела. Но главное – этого давно хотела я сама. Через пару дней заберу оставшиеся вещи. Я буду время от времени навещать Эвика. Он – мой сын! Надеюсь, ты об этом не забудешь. А тебе я желаю открыть, наконец, глаза и увидеть реальный мир».
Глава 3
Мать и сын
После свидания с Ингой Эвальд явился домой на час позже обычного и на строгий вопрос Этель Леонардовны развязно ответил:
– Где был, где был… Пиво пил!
