– Не стоило тебе сюда приходить, – сказал он.
– Но я уже здесь.
– И чего ты хочешь?
– Понять. Скажи, зачем? Все эти девушки – зачем?
Норт долго молчал, глядя в стол, потом усмехнулся и ответил:
– Я не мог этому противостоять. Но тебе ничто не грозило. Никогда.
– Я знаю.
– У тебя все хорошо?
– Да.
– Знаешь… Знаешь, о чем я больше всего жалею?
Лицо Норта вдруг как-то дрогнуло, словно поплыло, и Света с изумлением увидела слезы у него на глазах.
– Я страшно жалею, что так и не пригласил тебя в свой дом! Я не уверен, что тебе там понравилось бы, ты же любишь минимализм, а у меня все заставлено, и много разных безделушек, и везде портреты и фотографии, и я показал бы тебе наши альбомы, их много, а еще у меня большая коллекция джазовых пластинок, надо было тебе ее подарить, как я не сообразил, а теперь ты уже не захочешь ее взять, да? И никому все это не нужно, никому! Инга выкинет или продаст чужим людям, не везти же это барахло в Америку, так она говорит. А ты бы помнила, как мы жили! Может быть… Но хоть кто-то… И никогда… Наш сын… Ведь у нас мог бы быть сын, правда? Я даже имя придумал – Людгард, так звали прадеда, а мы могли бы называть его Людиком. Представляешь, маленький мальчик, белокурый и синеглазый, в матросском костюмчике! Сейчас никто не носит, но мне хотелось… Мне так хотелось… Нормальной жизни… Правильной…
Он закрыл лицо руками, плечи его тряслись. Света чувствовала, что и у нее подступают слезы, поэтому до боли прикусила нижнюю губу. Норт выпрямился и взглянул прямо в лицо Светлане:
– Ты одна была ко мне добра. Только ты. Не приходи больше.
– Прощай, Валентин, – прошептала Светлана в спину уходящему Норту. – Прощай. Бог тебе судья.
Эпилог
Народу в судебном зале было много: друзья и родственники убитых девушек, журналисты, просто зеваки. Инга сидела в последнем ряду – в черном платье и в темных очках, как на похоронах. Суд продлился недолго: обвиняемый, чья вменяемость была доказана судебно-психиатрической экспертизой, отказался от адвоката и признал себя виновным по всем пунктам.
Норт видел все, как в тумане. Он даже не вслушивался в то, что происходило, и вопросы, обращенные к нему, приходилось повторять. После оглашения приговора охрана вывела Норта черным ходом, потому что у главного подъезда толпились родственники, недовольные приговором, а вокруг них суетились журналисты с микрофонами: «Всего тридцать лет дали! Почему не пожизненное?! Да он через десять лет выйдет по амнистии! Жалко, у нас смертной казни нет! Повесить его надо было, чтобы помучился, сволочь!»
Норт выглядел спокойным, даже каким-то заторможенным, и шел, еле передвигая ноги. Около машины он остановился и попросил:
– Можно мне две минуты? Просто подышать. Такое солнце. Давно не видел.
– Ну, подыши, – разрешил охранник. Он, как и его коллеги, считал, что экспертиза ошиблась и обвиняемому прямая дорога в психушку: уж очень замороженный, да и смотрит так, словно ничего перед собой не видит, спит на ходу. Потому охрана и не сразу поняла, что случилось: только что Норт стоял у машины, задрав голову к небу, а вот – исчез! Он так стремительно рванулся к открытым воротам, что опешившая охрана не сразу кинулась за ним.
Не снижая скорости, Норт выскочил на проезжую часть. Водитель легковушки в последнюю секунду сумел вывернуть руль, но все-таки задел Норта, и его отбросило в сторону, прямо под колеса встречной машины, грузовой «Газели». Шофер успел притормозить, но тут ему в зад впечатался ехавший с большой скоростью «Лендровер». На пару секунд замерли, как в стоп-кадре, охранники, прохожие и выскочившие из машин водители. Окровавленное тело Норта, дернувшись в последний раз, тоже застыло. Его открытые глаза смотрели в небо, а губы улыбались: последнее, что он слышал, был хриплый голос Оскара Бентона, доносившийся из салона «Лендровера»: «But thanks for the lesson…» (но спасибо за этот урок).
