— Нет.
— Это хорошо.
— Куда мы теперь пойдём? В Солас?
— Сначала нам придётся вернуться в ту пещеру.
— Ты сказал, что нам не по пути.
— Да. Но я кое-что обещал. Розари не стало лучше. Мы пойдём в Солас вместе с ней, чтобы ей помогли там. А после решим, что делать.
— Ты соврал мне. Чтобы уйти тогда.
— Нет. Она должна была выздороветь. Доспех лечит. Но почему-то не в этот раз.
— Понятно.
— Мы должны спешить. Я хочу кое-что попробовать, но ты должна держаться за меня очень крепко.
— Ты что удумал?
— Хочу проверить, насколько у этого доспеха сильные ноги.
Частичная Форма. Одна из немногих техник, что у получалась у него в совершенстве, по крайней мере, с прошлым доспехом. Практически бесполезная в большинстве ситуаций, но вполне годная, чтобы не напугать девушку своим видом, и чтоб ей удобнее было цепляться.
Позади него вспыхнула вспышка. Он не боялся, что этот огонь навредит Аниже, уж у неё-то праведности и чистоты было не занимать. Уродливые поножи, похожие на ноги какого-то мифического бегемота, опустились от его поясницы до ступней.
Он остановился, перешёл на тяжёлый шаг, неуверенно прикусил губы, сжал Анижу покрепче и оттолкнулся. Звёздное небо качнулось к нему, в ушах засвистел ветер, их тут же заложило, Анижа коротко завизжала, и обвилась вокруг него худой и крепкой верёвкой, забыла как дышать.
Кальдур успел мотнуть головой по сторонам, разглядеть верхушки леса и вдруг движение вверх кончилось. Земля начала приближаться, он испугался, понял, что его перекашивает в воздухе, в последний момент выровнялся, подогнул колени, от страха распрямил их. Земля внизу взорвалась, раскинулась в стороны комьями трещинами. Сам Кальдур едва не закрыл глаза, снова толкнулся и выпрыгнул, живот перевернулся у него в утробе, холодок пробежал по спине. Он выдохнул, как учили, взял себя в руки, приземлился и пронёсся по инерции с десяток широких шагов, едва успевая укрывать Анижу от веток.
— О нет-нет-нет, — пробормотал он. — Это уже слишком. Плохая была идея.
— Ты чего, Кальдур! — едва слышно пискнула Анижа, впившись ему в шею и спину до крови, всё ещё боясь открыть глаза. — Сдурел, клубень!
— Совсем забыл, как мне неуютно от высоты. Чуть не угробил нас.
— Ты выглядишь испуганным. Как щеночек. И это очень смешно, — Анижа отстранилась от него хихикнула. — Но мне тоже неуютно. Давай лучше по старинке. Я уже могу идти сама. Ты можешь меня отпустить.
Виденье 5
В равной мере
Что-то мокрое и холодное коснулось его лба.
Он дёрнулся и проснулся. Расплывающиеся круги сформировали из темноты лицо Анижи, усталое и немного обеспокоенное. В руках она держала тряпку и глубокую тарелку с водой. Над ними навис свод пещеры, дневной свет пробивался сквозь щель, мелкий костерок в метре от его ложа едва тлел.
— Проснулся? Как себя чувствуешь?
— Нормально, — соврал он и посмотрел на лежащую рядом Розари. Она была бледной и едва дышала, спала тревожным и болезненным сном.
Анижа не остановилась, снова намочила тряпку, протёрла его лицо, голову, затылок, грудь и руки.
Он не сопротивлялся. Его слегка тошнило, во рту застрял привкус железа. Тело ломило так, словно их с дядей конь умер прямо перед посевной, и пару недель Кальдура тащил плуг за него. Ступни, предплечья, икры и ладони онемели, он чувствовал в них только мелкую дрожь, расходящуюся вверх. В спину словно засунули металлический крест, который неприятно распирал мышцы шеи и лопатки. Кожа лица и груди наоборот стала слишком чувствительной, и её жгло, будто ошпаренную кипятком. Он с трудом принял сидячее положение, притворно зевнул и протёр глаза.
— Сколько я спал?
— Сутки. Я уже начала беспокоится. У тебя был жар. Он никак не проходил. И сейчас есть.
— Неудивительно, — Кальдур устало вздохнул и вымучил из себя улыбку.
— Ты всё-таки согласился… — она опустила глаза на секунду и посмотрела на него. Пронзительно. — Согласился ради меня. Не следовало.
— Да-а-а, — неловко протянул Кальдур и отвёл глаза. — В любом случае, ты жива и оно того стоило. Не хочу говорить об этом. Что сделано, то сделано. Что с Розари?
— Плохо ей. Рана воспалилась и не заживает. Я пробовала лечить её и провела ритуал, но он не помог. Она слабеет. Думаю, стрела была чем-то отравлена.
— Ну конечно, — Кальдур помрачнел. — Эти ублюдки не могли по-другому. Мало им было чёртовой колдовской стрелы. Ещё и яд…
— Я не понимаю такую жестокость, — Анижа скривилась и виновато посмотрела на него.
— И не нужно. Держись подальше от всего этого. Чёрт. Нужно собираться и нести её. Зря меня не разбудили.
— Дукан сказал дать тебе отдохнуть. Ты выглядел плохо. Бредил.
— Много он знает, этот Дукан. Есть что-нибудь перехватить? Умираю с голоду.
* * *
— Отдохнул? — кисло спросил Дукан и скривился немного при виде Кальдура.
— Та, — ответил тот, зависнув над котелком и, работая большой деревянной ложкой набивал, себе щёки похлёбкой. — Ошен фкухно. Ис хего похьёбка?
— Из крысы, — честно ответил Дукан.
У Кальдура кусок стал поперёк горла, он подавился, засопел, уронил пару навернувшихся слезинок, пропихнул кусок внутрь, поморщился и продолжил трапезу. Но уже медленнее и без удовольствия.
— Хотя я не уверен, что это была крыса, — Дукан нахмурился. — Кролики в окрестности уже не заглядывают, боятся меня. В полях подстрелил эту, назовём её полевой… полевым тушканчиком. Я долго кипятил и варил это мясо. Вряд ли с ним что-то не так. Помереть не должен.
— Он не даст, — сухо отметил Кальдур, похлопав себя по спине. — Давно я не ел ничего противного. А это вроде и мясом пахнет, и вкусно. Спасибо.
— Возможно, дикий тимьян перебил запах… хотя тебе не стоит об этом знать. Кушай парень, силы тебе понадобятся. Я ведь не ошибся в тебе?
— Нет. Розари попадёт в Солас.
— Сможешь её телепортировать?
— Вряд ли. Я пробовал, пока добирался до Анижи и потом, когда нёс её назад. С этим доспехом всё не так. Пока он меня не слушается. И я не знаю, как его заставить. Но не волнуйся — я её донесу. По крайней мере, силы у него не занимать.
— Хорошо. Я уже собрался. Выходим, как будешь готов.
Кальдур кивнул, отложил ложку и запил водой из мехов. Пил жадно, столько, сколько потребовало тело. Знал, что теперь ему придётся есть и пить при любой возможности. Доспех будет отнимать много сил.
Удивительно, но он почувствовал даже некоторое облегчение. Кошмар, от которого он бежал все эти годы, оказался кошмаром привычным и знакомым, почти родным. Страх по поводу того, чем он снова стал и что с ним теперь будет, переминался внутри костлявыми лапками, но куда тише, чем он представлял. Такое чувство вполне можно было заткнуть, перестать обращать на него внимание, сосредоточиться на главном — на том, чтобы дожить до следующего дня. И даже эта вынужденная отчуждённость, которую он приобрёл много лет назад от увиденного в сражениях, не была чувством действительно неприятным. Он почувствовал себя дома.
