— Мара… — голос его звучал так тихо, что мне казалось, будто я сплю. Он явно не знал, что сказать, поэтому тихонько повторял, — Мара… Мара…
Потом он неловко подвинул табуретку к кровати и сел рядом. Руки его дрожали. Чтобы я не видела этого, он прятал их под полами накинутого на плечи белого халата. Глаза его страдали из-за меня!
— Как ты себя чувствуешь? — прошептал он, — тебе больно?
— Нет, боли нет, — я покачала головой, — и я буду жить.
— Я знаю. Теперь ты точно, обязательно будешь! — у него вырвался всхлип. Я смотрела на него во все глаза. Он сдерживался, чтобы не убежать, не заплакать. Мне никогда не доводилось видеть его таким. Наивно стремясь скрыть от меня свое состояние, он заерзал на табуретке.
— К тебе в палату кто-то заходил?
Наверное, в воздухе еще оставался терпкий аромат духов Сильвии. Я сразу насторожилась от его вопроса.
— Врач. И еще была медсестра.
— Я же чувствую чьи-то духи. И не твои.
— Медсестра снимала капельницу.
— Понятно. Я… я не знаю, что должен сказать.
— Тогда ничего не говори, если не знаешь.
— Я все-таки попробую. Я очень сильно люблю тебя, Мара. Я не могу тебя потерять.
— Я тоже люблю тебя очень сильно, Вирг Сафин.
— Тогда зачем? Почему?
— Потому что очень сильно тебя люблю.
Дальше произошло невероятное — из разряда самых фантастических вещей, которые я просто не могла себе представить. Вирг Сафин заплакал. Драгоценные слезинки, тяжелые капли горькой влаги, ничем не сдерживаемые, катились по его щекам. Глаза его заблестели как драгоценные бриллианты и стали такими огромными, что тут же заслонили весь мир. Они были похожи на сверкающие драгоценности черного цвета, и, задыхаясь, я не могла оторвать от них взгляд.
Он плакал, глядя на меня. Он соскользнул с табуретки вниз, на колени, на пол. Он стоял на полу, на коленях, перед моей больничной кроватью, зарыв лицо в складки моего жесткого больничного одеяла, и плакал. Руки его, распростертые вдоль поверхности одеяла, дрожали, как у обиженного младенца, и от этого я испытывала настоящую физическую боль.
Теперь я точно знала, как должна сделать, как должна поступить, и что должно произойти, чтобы этот высший момент единения наших душ стал, наконец, нашей жизнью. Нашей совместной жизнью, в которой мы больше уже не расстанемся с ним ни в этой жизни, ни в той, другой. Не расстанемся уже никогда.
Потом, успокоившись, он все так же сидел на полу возле моей кровати, с силой обхватывая руками мои бессильные ноги под одеялом, словно пытаясь удержать меня на земле. И говорил, все говорил, и картины из его разговора оживали прямо перед моими глазами. И я понемногу начинала понимать, что произошло в ту роковую ночь, и кто оставил меня на земле.
Меня спас он. Он решил спуститься вниз, в столовую, чтобы принести мне стакан воды и сок. Он накинул халат и спустился. В карман халата он положил мобильный телефон. И, конечно, в этот момент ему позвонили.
Звонил директор одного из его ресторанов. Там возникли какие-то проблемы, и чтобы их решить, потребовалось его личное участие.
Когда все переговоры закончились, он вдруг обратил внимание на то, что в доме удивительно тихо. Никакого звука. И еще удивился тому, что я не спускаюсь вниз. Забыв про воду, которую должен был мне принести, он поднялся в Фиолетовую комнату, но увидел, что меня там нет. Тогда он бросился в мою комнату. Дверь была открыта, в комнате темно. Он стал звать меня. Я не откликалась. Увидев приоткрытую дверь ванной, бросился туда, включил свет…
Мое тело уже стало остывать. Я была без сознания, совсем близко к смерти. Издав дикий вопль, он выхватил меня из воды и так понес вниз на руках, прижимая к груди. Кровь из вен все еще текла. Он спускался вниз и страшно кричал, звал Веру.
Наконец Вера прибежала на его крики. Она чуть не упала в обморок, увидев эту жуткую картину: мое залитое кровью, обнаженное тело на руках у Вирга Сафина, тело, уже не поддающее признаков жизни, а он все прижимает и прижимает меня к груди, словно пытается вдохнуть в меня жизнь.
Вера отреагировала быстро. Перерезав пополам пояс от халата Сафина, она стянула мне руки, наложив своеобразный жгут, останавливающий кровь. После этого вызвала «скорую помощь».
«Скорая» приехала через десять минут. По велению Сафина, швыряющего деньгами, меня отвезли в одну из частных больниц. Кое-как одевшись, натянув на себя футболку и джинсы, он поехал в больницу в такой летней одежде, не чувствуя холода в морозном конце декабря. Состояние мое было очень тяжелым.
В больнице Сафину заявили, что, скорее всего, меня уже не спасти. Я потеряла слишком много крови и впала в состояние, близкое к коме. Почти предсмертная агония. Мое сердце могло остановиться в любой момент.
Двое суток без сна, без еды Сафин сидел на полу в моей палате в реанимации, и прогнать его оттуда не решался никто из врачей. Он говорил, что в те страшные часы он понял одну важную истину: если я умру, он тоже умрет, потому, что больше ему незачем было жить. Он озолотил врачей, пытающихся вытащить меня с того света, и заплатил целое состояние за то, чтобы меня не регистрировали как самоубийцу. В истории болезни написали «бытовая травма». Он был готов раздать все свои деньги, чтобы в мое тело вернулась жизнь.
Боясь нашествия журналистов, слетевшихся на то, что произошло со звездой, адвокат Сафина сам выставил вокруг больницы двойное кольцо охраны. Сам Сафин не мог о таком и думать, поэтому о частной охранной фирме позаботился его адвокат.
Когда же пульс и давление нормализировались, а тоны сердца стали звучать не так глухо, и было ясно, что ко мне возвращается жизнь, Сафин решился поехать на три часа домой, чтобы принять душ, час поспать, одеться по-зимнему и вернуться. Шли к концу вторые сутки. Адвокат повез его домой.
Но спать Сафин не стал. Он быстро принял душ, съел что-то, приготовленное Верой (не разбирая, что) и сразу вернулся в больницу. Он не желал терять время на сон. Все это он рассказал, сидя на полу возле моей кровати, там же, где и провел почти двое суток.
Сказать, что меня потряс его рассказ, означало ничего не сказать. Я не ожидала от него такой преданности, мне казалось, он воспользуется случаем, чтобы убрать меня со своего пути. Но так не произошло. Из последних сил он цеплялся за мою жизнь вместо того, чтобы обречь меня на смерть. И я выжила. Выжил и он.
Глава 23
Ночи напролет я лежала, обдумывая жестокий план Сильвии. Все в душе моей сопротивлялось этому плану, несмотря на то, что я отчетливо понимала разумом — Сильвия права, и другого выхода нет.
Сафин приходил каждый день. Садился на пол возле моей кровати, клал голову на край больничного одеяла, словно оплетая мое израненное тело своей душой. И я расцветала. Только от одного его появления я заново возрождалась к жизни. И только тогда, когда я пила его лицо своими глазами, жестокий план Сильвии не висел над моей головой дамокловым мечом.
