— Идем, — он решительно поволок меня к машине, зачем-то открыл багажник, — не хочешь ехать, не нужно, только оденься хотя бы. Вот.
Николай протягивал мне женский спортивный костюм и кроссовки.
— Это одежда моей девушки. Она забыла в багажнике, когда я забирал ее с тренировки. Она меня простит. Оденься, ты же не можешь стоять вот так. Попадешь в полицию или психушку.
Я натянула на себя спортивный костюм, к счастью, он подходил по размеру, застегнула змейку кофты до подбородка. Затем скинула шпильки и обула кроссовки. Они были малы, но мне было на это плевать.
Достав из вечерней сумочки кошелек и телефон, по-мужски засунула их в карман штанов. Бросила сумку на асфальт, подтолкнула ногой к туфлям:
— Вот. Можешь выбросить или отдай Сафину. Дать тебе денег за костюм?
— Нет, ты точно больная на голову!
Пожав плечами, я пошла прочь. Николай снова поплелся следом.
— Давай я все-таки отвезу тебя… Дома успокоишься.
Развернувшись, я закричала изо всех сил:
— Не ходи за мной! Не смей за мной ходить!
Николай подпрыгнул, как ошпаренный, и пулей отлетел от меня прочь. Развернувшись, я побежала, не разбирая дороги, не понимая, куда, до тех пор, пока не закололо в боку, а в глазах не появилась непонятная, но жгучая резь. Тогда я остановилась, и, согнувшись, ухватилась за стену какого-то дома. Мир рухнул — улицы, машины, дома… Я изо всех сил пыталась найти хоть какой-то ориентир. Впереди загорелись огни бара.
Я толкнула тяжелую дверь, в нос сразу ударил затхлый, спертый запах, и я поняла, что попала в приют, последний приют, тот самый, который должна была найти. Это был маленький бар, работавший круглосуточно, дешевая забегаловка в центре, где в некотором отдалении расположен вокзал. Такие грязные и дешевые ночлежки — последнее место в большом городе, есть везде, где одновременно пребывает множество пестро одетых людей, связанных с временностью жизни — своей убогостью или вокзалом.
Когда глаза привыкли к едкому дыму, я разглядела, что бар почти пуст. За одним из столиков пили двое мигрантов — кавказцев средних лет. Отупевшие от дневной усталости и количества выпитой водки, они не замечали никого вокруг. Еще за одним столиком пожилая уличная проститутка пила пиво в ожидании клиентов. Ее потасканное лицо было отупевшим, усталым, равнодушным ко всему. Лицо настоящего человека со дна жизни, который все видел, все знает, которого больше ничем нельзя удивить, даже осознанием того, что он все еще существует в этом мире как человек.
И, наконец, мальчишка-бармен, коротко стриженый, в спортивном костюме, нагловатый выходец из сельской местности, по какой-то нелепой случайности затерявшийся в большом городе за стойкой бара.
Словом, та еще пестрая публика. Я на удивление быстро вписалась в их круг. Ни кавказцы, ни проститутка даже не посмотрели в мою сторону, только лицо мальчишки вытянулось при моем появлении. Я не впечатлила его, очевидно, он принял меня за вокзального бомжа. Подойдя к стойке, я потребовала коньяк.
— 50 грамм? — ухмыльнулся мальчишка.
— Бутылку 0,5, — сказала я, и ткнула пальцем, — вон ту.
— А деньги у тебя есть?
Я швырнула купюру, приготовленную заранее. Это его впечатлило. Мальчишка подобрел.
— Садись за столик. Сейчас принесу. Закусывать будешь?
— Не буду.
— Эй, ты того… Мне неприятности не нужны!
— Какие неприятности?
— Ладно, — пожал плечами, — хочешь напиться — дело твое.
Я выбрала самый дальний столик в самом темном углу бара. Положила перед собой молчащий телефон, даже боясь посмотреть на время. Я не отключила ни телефон, ни звук — просто мне никто не звонил. А кому было звонить, собственно?
Это был удивительно бесславный конец. Ночью, в чужом городе, в одиночестве, в грязном баре. Удивительно быстрое падение в пропасть. Соответствующее окончание красивой сказки. Я собиралась выпить столько коньяка, сколько смогу. Что делать дальше — я не знала.
Ясным было только одно: я больше не вернусь в дом Сафина. Это я понимала четко и ясно. С меня хватит. Я больше не выдержу. Не смогу все это перенести. А раз так, я никогда больше не вернусь в дом Сафина.
Нет, все-таки мне придется вернуться один раз. Я должна забрать свои вещи, паспорт — ведь я же не смогу уехать без паспорта. Значит, хотя бы за документам мне придется вернуться. Но это не страшно. Учитывая, что в доме Сафина практически никогда нет (он то в центре, в офисе, то у очередной любовницы, то в мастерской), мы с ним даже не встретимся. Я заберу вещи и уйду как можно быстрее. Дело десяти минут. Десять минут — и с моей жизнью будет покончено.
Надо отдать мне должное, все, что я могла разбить и разрушить в своей жизни, мне удалось разрушить и разбить. Я ничего не создала, ничего не построила. В погоне за безумной мечтой окончательно разрушила себя. Великая неземная любовь выжгла дотла мою душу. Односторонняя — прошла стороной. Я — неудачница. Теперь самое время посмотреть правде в глаза именно здесь, в этом дешевом баре.
Я плохая мать, плохая жена, никчемная любовница. Я ничего не добилась в жизни, ничего не успела, ничего не стою. Если я сейчас исчезну с поверхности земли, ничего не изменится, мир просто этого не заметит. Это — правда, хоть и горькая. Но горькая правда лучше, чем сладкая ложь.
Мальчишка-бармен поставив на стол бутылку и пузатый бокал, удалился, с опаской поглядывая в мою сторону. Я казалась ему странной. Знал бы он, бедный, какая я странная!
Сафин — любовник мне под стать. Достойная половинка для моего начавшего сдавать разума. Нужно признаться: мою психику Сафин успел разрушить. И самое печальное в том, что я сама хотела ее разрушить. Всего этого я хотела сама. Я уже не знала, как определить то, что я чувствую по отношению к Сафину. Не знала. Не было слов.
Я сделала большой глоток обжигающей жидкости. Крепкий алкоголь словно успокаивал мои кипящие мысли. Ночное кафе, совсем как на картине Ван Гога. Ночное кафе — место, где можно сойти с ума.
Это не самое страшное в жизни. Есть вещи намного страшнее. Например, лицо Вирга Сафина, постоянно стоящее перед моими глазами. Лицо, прогнать которое я не могла.
Внезапно я что-то вспомнила. Взяла телефон, одела наушники и включила песню, которую записала совсем недавно — сегодня. С этого «недавно» прошла целая пропасть лет. Мелодичный голос пел слова, которые я еще не понимала во время записи, но отчетливо понимала сейчас.
«А лживый любовник — он хуже вора. Ведь вор лишь ограбит, твое заберет. А лживый любовник в могилу сведет. А лживый любовник в могилу сведет… А лживый любовник в могилу сведет…»
Я заплакала. Взяв со стола салфетку, прижала ее к лицу, чтобы никто не видел моих слез. Но предосторожность была излишней. Никто не видел моих слез — всем было все равно. Всему миру. Я могла бы выть во весь голос, но я не могла.
