Это был болезненный укол. Ровоама помнили по словам, сказанным им народу Израиля: «Отец мой обременял вас тяжким игом, а я увеличу иго ваше; отец мой наказывал вас бичами, а я буду наказывать вас скорпионами» (Третья книга Царств, 12:11). На случай, если Эдуард не поймет намека, Стратфорд расшифровал свое сравнение. Он обвинил Эдуарда в нарушении Великой хартии вольностей и коронационных клятв, предупредив его: «Вы хорошо знаете, Ваше Величество, что случилось с Вашим отцом».
На Рождество и ранней весной Эдуард устроил свои обычные расточительные турниры по всей стране. Эпистолярная война со Стратфордом шла своим чередом: Эдуард и его советники с невероятной злобой сыпали оскорблениями, которые Стратфорд назвал libellus famosus («отъявленной клеветой»): в запале король обвинил архиепископа в предательстве.
Ситуация складывалась опасная. Эдуард небезосновательно был недоволен своими неумелыми управленцами, но, обвиняя архиепископа Кентерберийского в измене, он навлекал на себя подозрения в тирании. Стратфорд не позволил себе бурной реакции на злобные выпады короля, отклонил большую часть обвинений, выдвинутых против него, и потребовал права высказаться в свою защиту в парламенте. Распалившийся король начал пересыпать свои письма личными оскорблениями. Конфликт грозил стать повторением самого бесславного эпизода в истории Плантагенетов. Стратфорд, пылко возражавший королю, конечно, знал о прецеденте: о том, что случилось с его предшественником Томасом Бекетом.
Дело перешло в решающую стадию, когда был созван мартовский парламент 1341 года. Используя в качестве предлога невыплату налогов, Эдуард приказал своим слугам попросту не пускать Стратфорда в Расписанную палату Вестминстерского дворца, где заседал парламент. Зато он пригласил туда нескольких своих придворных и советников, которые не имели права голоса. Возмущенный Стратфорд упрямо торчал под дверью палаты при всех своих архиепископских регалиях, отказываясь двинуться с места, пока его не впустят. Противостояние тянулось три дня, пока не вмешался граф Суррей, сказавший королю: «Парламенты такими быть не должны. Ибо не допускаются те, кто должен быть здесь прежде всего, а вместо них сидят другие, низкого положения, не дело которых быть здесь». Стратфорду разрешили войти в палату и выслушать 32 обвинения в должностных преступлениях.
Если Эдуард думал, что одержал верх, он ошибался. В последующих дебатах стало ясно, что гневливый король переоценил свои силы. Члены парламента полностью встали на сторону архиепископа. Петиции в его поддержку представили крупные магнаты и прелаты, горожане Лондона и палата общин. Король, который хотел сохранить трон, мало что мог противопоставить такой оппозиции. 3 мая 1341 года Эдуард был вынужден униженно уступить. При посредничестве графа Солсбери и других лордов-лоялистов короля убедили принять участие в урегулировании конфликта с парламентом и архиепископом и одобрить программу реформ, согласно которой сборщики налогов должны были теперь отчитываться перед парламентом; практику реквизиций было постановлено пересмотреть. Король пообещал, что в будущем ведущие министры государства – канцлер, казначей и судьи, лорд – хранитель печати и главные придворные – будут приводиться к присяге в парламенте; лордов и королевских министров нельзя будет подвергать аресту и никто не сможет судить их, «кроме как в парламенте судом равных».
К счастью для Эдуарда, это было самое мирное окончание полномасштабного политического кризиса, достигнутое в Англии с 1297 года. Драматический эффект и воодушевление, сопровождавшее его тайное вторжение в Тауэр, растворилось в публичном конфузе в парламенте. Он с пафосом, достойным Генриха II, поклялся никогда не назначать представителей духовенства на министерские должности – и вообще никого, кого он не сможет повесить, выпотрошить и обезглавить, если его подведут. Но это была лишь рисовка, никак не изменившая судьбоносного воздействия, какое кризис 1341 года оказал как на ход войны с Францией, так и на управление королевством. Личный конфликт Эдуарда с архиепископом и его попытка наказать министров помогли ввести в действие положение, согласно которому деятельность ведущих королевских чиновников будет строго контролироваться парламентом. Так был заложен механизм, с помощью которого Англия сможет решать политические кризисы, не допуская кровавой гражданской войны.
Более того – возможно, довольно неожиданно – своими скупыми уступками Эдуард заработал достаточно политического капитала, чтобы обсудить новый источник финансирования войны. Вместо того чтобы облагать налогом в 1/9 движимое имущество и прибегать к принудительным займам, парламент разрешил королю ввести прямой налог на шерсть – главную статью английского экспорта, – который оказался потрясающе доходным. Корона разжилась почти 30 000 мешков шерсти на продажу; их совокупная стоимость равнялась 126 000 фунтов, что сделало налог на шерсть крупнейшим из всех, востребованных в Англии с конца правления короля Иоанна.
Королева Филиппа во время всех этих пертурбаций находилась в Кингз-Лэнгли, где 5 июня 1341 года родила еще одного сына. Ему дали традиционно английское имя Эдмунд и в ознаменование его рождения устроили турнир. Съехавшаяся на турнир знать потом всем скопом отправилась в Лондон, чтобы принять участие в серии военных советов, решая, как приступить к следующему этапу противостояния с Францией. От Эдуарда не ускользнуло, что своим выживанием в распре со Стратфордом он был обязан тому факту, что ни один крупный аристократ не пошел против него так, как некогда выступали против короны Томас Ланкастерский или Симон де Монфор. Несмотря на сложное положение в войне с Францией, изнурительные финансовые требования Эдуарда и его безрассудное упрямство в конфликте со Стратфордом, события 1341 года не вылились в вооруженное противостояние короне, подобное случившемуся недавно, в 1328–1329 годах, когда Генри Ланкастер столкнулся с Роджером Мортимером. В тисках кризиса стало ясно, что с авторитетными людьми королевства Эдуарда связывают могучие и необычно крепкие узы. И через некоторое время обе стороны по достоинству оценят выгоду таких отношений.
Доминирование
Знойным июлем 1346 года английская армия маршировала по разоренным, пылающим адским пламенем прибрежным районам Нормандии. Повсюду вокруг поля, подожженные мародерствующими бандами, вспыхивали жутким оранжевым светом. Позади них лежали в руинах опустевшие города и деревни, сожженные и разграбленные, в ужасе покинутые жителями. Дороги, ведущие вглубь страны, были забиты беженцами, спасавшимися от жадной пасти войны, втягивающей в себя все на своем пути. В середине июля гигантский флот в 750 кораблей прибыл во Францию, и на берег хлынули тысячи солдат из Англии и Уэльса. Ими командовали английские аристократы и рыцари из мелкопоместных дворян, но сеющая ужас толпа не подчинялась никому.
По ходу движения войска растекались по плодородной земле Нормандии на 12–15 миль в ширину, сжигая и уничтожая все, что попадалось им на пути. Летний воздух, должно быть, густел от удушающего дыма и полнился криками крестьян, которые не смогли или не успели убежать. Армия продвигалась по вражеской территории в нескольких милях от берега, а 200 кораблей английского военного флота курсировали вдоль побережья, обеспечивая снабжение войска; моряки высаживались на берег и стирали с лица земли все без исключения поселения, мимо которых проплывали. По оценкам одного из королевских служащих, буквально все на пять миль вглубь было разрушено и разорено.
