Согласно Матвею Парижскому, де Монфор был глубоко оскорблен этими наветами. Когда гасконцы высказали свои претензии, он набросился на Генриха: «Неужели, милорд король, вы прислушаетесь к словам этих предателей, и впустите их в сердце, и поверите тем, кого так часто ловили на измене, а не мне, вашему верному слуге?»
Генрих беспечно ответил: «Если ты не виноват, расследование никакого вреда тебе не причинит». Этим он, конечно, никого не успокоил.
Когда дело де Монфора представили на рассмотрение сочувственно настроенным баронам Генриха, обе стороны дали волю эмоциям – и языку. Де Монфор произнес гневный монолог, осуждая неразумную готовность Генриха поверить жалобам гасконцев, а потом спросил короля: «Кто поверит, что ты христианин? Неужели ты никогда не исповедовался?»
Генрих ответил: «Исповедовался».
Согласно записям Матвея Парижского, де Монфор язвительно парировал: «Но что толку от исповеди без раскаяния и искупления грехов?»
Так оскорбить благочестивого короля в присутствии всех важных персон Англии было по меньшей мере непродуманным поступком. Некогда сердечные отношения Генриха и де Монфора дали очередную трещину. Хотя королевский суд склонился на сторону графа и де Монфор ненадолго вернулся в Гасконь, само его присутствие там провоцировало волнения. Генриху пришлось приехать в герцогство лично, привести его к повиновению – что обошлось ему недешево – и подготовить для передачи сыну в качестве удела. В надлежащий срок, а точнее 1 ноября 1254 года, когда лорд Эдуард женится на Элеоноре Кастильской в аббатстве Санта-Мария-ла-Реал-де-Уэльгас в Кастилии, Генрих отдаст ему герцогство в качестве свадебного подарка, чем поставит точку в этом непростом деле.
Выполняя свою часть договоренности, Генрих полностью оплатил услуги де Монфора. Но бросил бывшему другу обидную фразу, пропитанную горечью от разрыва отношений, и облек в слова чувство, которое будет тлеть следующие десять лет: «Я никогда не жалел ни об одном своем поступке так сильно, как жалею сейчас, что разрешил тебе приехать в Англию, получить земли и почести этой страны, в которой ты нажился так, что начал сопротивляться моей власти».
В эти десять лет рушилась не только дружба: проблемы сыпались со всех сторон. С момента совершеннолетия Генрих лелеял мечты о возвращении наследства Плантагенетов – объединении Нормандии, Анжу и Аквитании под властью английской короны. Но большинству его современников было совершенно ясно, что реальные попытки реализовать эти намерения никак не вписываются в его бюджет. Людовик IX без труда мог заплатить 150 000 ливров за Терновый венец и собрать 1 000 000 ливров в фонд крестового похода, а Генрих III каждые четыре-пять лет еле наскребал монет, чтобы пересечь Ла-Манш и предпринять очередную попытку вторжения.
Невозможно было закрывать глаза на факт, что, в отличие как от своих предков, так и от своих противников, Генрих был беден. Средства, которые ему удавалось вытрясти из своих английских владений, доходы, извлекаемые из правительства, судопроизводства и торговли, покрывали его нужды в мирное время – при условии строгого учета и контроля. Когда Генрих не гнался за возвращением Пуату, он был вполне платежеспособен. Но для ведения крупной завоевательной войны ему никогда не хватало ресурсов.
Генрих изо всех сил старался это скрыть. Его девизом, украшавшим стену расписанного батальными сценами зала в Вестминстерском дворце, была фраза «Ke ne dune ke ne tine ne prent ke desire», что можно вольно перевести как «Тот, кто не жертвует тем, что любит, не получает того, чего желает». Он стремился создать себе имидж не стесненного в расходах короля, чье великодушие окупается сторицей. Он питал страсть к драгоценным камням и блестящим металлам, много тратил на архитектурные проекты и не ограничивал себя в расширении коллекции обожаемых им предметов искусства и ювелирных изделий (увы, в 1260-х годах ему придется заложить большую часть своих сокровищ). Равняясь на Людовика IX, он путешествовал в роскоши, спонсировал дорогостоящие церковные стройки, делал щедрые пожертвования своим любимым церковным организациям и святилищам, а ежедневную мессу служили для него священники в дорогих облачениях. Он складировал золото – укрепляющуюся в Европе валюту – в личных покоях и жил в окружении золотых слитков, золотой фольги и золотого песка. Но, в отличие от Людовика, чей годовой доход, превышавший 70 000 ливров, был в два раза больше доходов английского короля, за этим блестящим фасадом Генрих скрывал глубокий структурный кризис королевской системы финансов.
Не имея возможности финансировать победоносную завоевательную войну самостоятельно, Генрих раз за разом прибегал к грабежу определенных слоев населения, прежде всего евреев, и взимал налоги, которые мог теперь получить только с согласия своих именитых подданных. Мы уже знаем, что в царствование Генриха, в договоре 1225 года, был заложен принцип quid pro quo: политические уступки в обмен на налоги. В итоге к концу 1240-х годов знатные люди Англии уже считали совещания с королем законной и привычной возможностью высказать свои претензии к государственной политике. Когда Генрих в 1236 году перенес туда рассмотрение судебных дел, у этих встреч появилось официальное название: «парламент».
Между 1248 и 1249 годом четыре созыва протопарламента запретили Генриху взимать налог, необходимый Симону де Монфору для завоевания прилегающих к Гаскони земель. Они не просто отказались давать деньги, они еще и громко жаловались на всепоглощающую коррупцию на местах. Теперь Генрих мог раздобыть денег только продажей королевских сокровищ; абсурдной вторичной перечеканкой монет, к которой он прибег в 1257 году, используя в качестве валюты не серебро, а золото; и крупными займами у знати, в том числе у своего брата Ричарда.
Столкнувшись с упорным нежеланием баронов платить налоги, Генрих решил поднажать на другие, менее стабильные источники дохода. Он принялся еще больше обирать простых рыцарей и подданных низкого происхождения.
В 1250-х регулярный грабеж евреев приносил все меньше дохода. Путешествующий двор Генриха попытался наверстать упущенное, с удвоенной силой эксплуатируя судопроизводство. Шерифы – назначаемые центральной властью официальные лица, зачастую иностранцы, которых король отправлял в графства контролировать правительство на местах, – становились все ненасытнее в стремлении собрать средства. Игнорируя дестабилизирующий эффект, который эта постыдная стратегия оказывала на местах, Генрих назначал на шерифские должности своих сторонников и заставлял их выжимать деньги из людей, с которыми их ничего не связывало и которым они были не подотчетны. Корона тем временем направо и налево продавала феодальные привилегии, непредсказуемым образом жонглируя размерами королевских поборов на местах. Все это шло вразрез с духом, а иногда и с буквой Великой хартии вольностей.
В 1250-х годах правительство Генриха уже всерьез раздражало английскую знать. Проблемы были вызваны расколом при дворе, и одной группировкой в особенности: недавно прибывшими ко двору родственниками короля, которых прозвали Лузиньянами.
Братья-Лузиньяны – Уильям и Эмер де Валенс – были младшими единоутробными братьями Генриха, сыновьями его матери королевы Изабеллы Ангулемской от ее второго брака с Гуго X Лузиньяном. Лузиньяны бунтовали против Людовика IX во время неудачной кампании Генриха в Пуату в 1241–1242 годах, и французский король был очень зол на всю эту семью. Уильям, Эмер, их братья Ги и Жоффруа и сестра Алиса приехали в Англию в 1247 году. Генрих принял их с почестями, оказал им всяческое гостеприимство и посвятил Уильяма в рыцари на пышной церемонии в Вестминстере 13 октября 1247 года. Но беспечная щедрость короля к Лузиньянам вызвала всеобщее недовольство, усиленное ксенофобией по отношению к явно своекорыстной группе определенно неанглийского происхождения. Уильяму де Валенсу, кроме посвящения в рыцари, был пожалован брак с наследницей Маршалов: он стал лордом Пембрука и множества других поместий и замков в Уэльсе и на границах с ним. Эмер стал избранным епископом Винчестера, а Ги и Жоффруа получили деньги и опекунства. И, что самое обидное, на них, как на друзей короля, не распространялось королевское правосудие.
