Молодой человек вонзил в стол нож, и тот задрожал.
— Отобрать земли у саксов — легко, — объявил он. Голос звучал грубо и мрачно. Взгляд странных светлых глаз остановился на мне. Торфинн сколько угодно мог стараться выглядеть могущественным, а этот человек действительно таким был. — Я — король Нортумбрии, — твёрдо произнёс он.
Люди в зале одобрительно забормотали.
— Гутрум пробовал захватить королевство саксов, — напомнил я, перекрывая их ропот. Значит, это Анлаф, король Дифлина и внук Гутрума. — Я сражался в том войске, что заставило его в панике удирать, оставив склон холма насквозь пропитанным кровью его воинов.
— Ты не признаешь меня своим королем? — спросил он.
— У Константина войско в Камбрии, — сказал я, — а Этельстан занимает Йорвик. Где твое войско? — Я помолчал, но он не ответил. — А скоро, — продолжил я, — люди короля Этельстана займут и Камбрию.
Он ехидно ухмыльнулся.
— Этельстан — щенок. Он скулит как сука, но не посмеет пойти войной на Константина.
— Тогда тебе следует знать, что армия этого щенка уже к северу от реки Фойрт, а его флот идет вдоль побережья.
Анлаф и Торфинн воззрились на меня. Зал молчал. Они не знали. Да и откуда? Новости разносятся не быстрее, чем лошадь или корабль могут их доставить, а мы — первый корабль, который пришел на Оркнейяры с тех пор, как Этельстан вторгся в земли Константина.
— Он говорит правду, — сухо заметил Эгиль.
— Так это война? — первым опомнился Торфинн.
— Король Этельстан устал от предательства скоттов. Устал от норвежцев, объявляющих себя королями на его земле, поэтому да, это война.
Анлаф сел. И ничего не сказал. Его претензии на трон Нортумбрии основывались на родстве, но чтобы заполучить трон, он рассчитывал на царящий на севере хаос, а мои слова предполагали, что хаос будет укрощен армией Этельстана. И если Анлаф воспользуется своими правами на нортумбрийский трон, ему придется сражаться с Этельстаном, и он это знал. Я понимал, о чем он думает, и понимал, что ему не нравятся собственные мысли.
Торфинн нахмурился.
— Говоришь, флот щенка идет на север?
— Да, мы оставили его в Фойрте.
— Но корабли Константина прошли мимо этих островов три дня назад. Они шли на запад.
Это подтверждало мои предположения, что Константин, не ведая о планах Этельстана, отослал бо́льшую часть своих кораблей разорять побережье Камбрии.
— Они не слышали новости, — сказал я.
Торфинн сел и хлопнул по столу, а потом указал на его конец.
— Скамью для моих гостей!
Анлаф наблюдал, как мы усаживаемся и нам несут эль.
— Это ты убил Гутфрита? — внезапно спросил он.
— Да, — беспечно ответил я.
— Он был моим двоюродным братом!
— И ты его не любил, и твое право на его трон, какое бы оно ни было, основано на его смерти. Можешь меня поблагодарить.
В зале раздались смешки, быстро стихшие под свирепым взглядом Торфинна. Анлаф выдернул из стола нож.
— Почему бы мне тебя не убить?
— Потому что от моей смерти тебе не будет никакого толка, потому что я гость в зале Торфинна, и потому что я тебе не враг.
— Не враг?
— Все, что меня интересует, король, — я назвал его так, поскольку он был королем Дифлина, — это мой дом. Беббанбург. Остальной мир может погрузиться в хаос, но я буду защищать свой дом. Мне все равно, кто правит Нортумбрией, пока он оставляет меня в покое. — Я выпил эля и взял с блюда ногу жареного гуся. — А кроме того, — весело продолжил я, — я стар! Скоро я и так буду в Вальхалле, встречусь с твоими братьями, которых убил. Зачем тебе спешить отправлять меня туда?
Это вызвало новый смех, но Анлаф не развеселился. На мои слова он отвечать не стал, а вместо этого тихо переговорил с Торфинном. Тем временем арфист продолжал играть, и служанки подносили новые угощения. Тот воин, что пригласил нас в дом, объявил о нехватке эля, но похоже, выпито было немало, шум в зале становился пронзительнее — пока Эгиль не потребовал арфу. Раздались смешки, но Эгиль тронул струны, требуя тишины.
Он спел песню собственного сочинения, полную битв, пропитанной кровью земли и воронов, насыщавшихся плотью врагов. Но ни слова в той песне не говорилось о том, кто сражался, кто победил и кто проиграл. Я слышал её раньше, Эгиль звал её песней резни.
— Эта песня предупреждает врагов о возможной судьбе, — как-то раз сказал он мне, — и напоминает, что мы все глупцы. И конечно же, глупцам песня нравится.
Когда стих последний аккорд, гости бурно приветствовали Эгиля. Еще несколько песен спел арфист Торфинна, но многие в зале уже заснули, а другие разбредались, спотыкаясь в северной темноте.
— Возвращаемся на корабль? — спросил меня Эгиль. — Мы узнали всё, что хотели.
Мы узнали, что бо́льшая часть кораблей Константина ушла на запад. Это будет доброй вестью для Этельстана, и я решил, что должен ее доставить. Я вздохнул.
— Значит, уходим утром, с отливом?
— И надеюсь, ветер изменится, — отозвался Эгиль, поскольку с юго-западным ветром это будет тяжело.
Эгиль встал, собираясь поблагодарить Торфинна за гостеприимство, но здоровяк уже спал, повалившись на стол. Мы вдвоём просто спрыгнули с помоста и направились к двери.
— Ты уже встречался с Анлафом? — спросил я, когда мы вышли на свежий ночной воздух.
— Никогда. Но о нём идет молва.
— Да, я слышал.
— Яростный, умный, честолюбивый.
— То есть, норвежец.
Эгиль рассмеялся.
— Я всего лишь хочу написать песню, которую будут петь до скончания века.
— Значит, тебе стоит поменьше тратить время на женщин.
— Но песня же будет о женщинах! О чем же еще?
Мы покинули усадьбу Торфинна, не спеша прошли между стойками, где сушились полоски тюленьего мяса, и оказались на ячменном поле. Луна то и дело пряталась за облаками. Позади нас где-то вскрикнула женщина, там смеялись мужчины и лаял пёс. Дул слабый ветерок. Перед нами открылось южное побережье, мы остановились, и я загляделся на Спирхафок.
— Мне будет его недоставать, — сказал я.
— Ты его продаешь? — удивился Эгиль.
— Никогда не слышал, что в Вальхалле есть корабли, — тихо сказал я.
— Они там будут, друг мой. И бескрайние моря, сильные ветры и острова с прекрасными женщинами.
Я с улыбкой обернулся, заслышав шаги. Машинально я положил руку на рукоять Вздоха змея, а потом увидел, что за нами идет Анлаф. Заметив мою ладонь на мече, он развел руки, показывая, что не имеет дурных намерений. Он был один. Луна, светившая меж облаков, отражалась от его бледных глаз, золота на шее и тусклого металла рукояти его меча. На том мече не было затейливых украшений. Просто оружие, и, как говорили, Анлаф умел им пользоваться.
