Ода провел пальцами по кресту на груди.
— Зачем Константину норвежский король-язычник на южной границе?
— Чтобы унизить Этельстана, конечно же. И он знает, что Этельстан никогда не позволит скоттам править в Эофервике.
— Но с чего Этельстан позволит править там Анлафу?
— Он не позволит. Но если у Анлафа будут в союзниках скотты? Страт-Клота? Люди с островов Судрейяр? Все северные язычники?
— Все северные язычники? — с нажимом повторил Ода, глядя на мой молот.
Я невесело рассмеялся.
— Не я. Я останусь здесь и построю стены повыше.
Ода улыбнулся.
— Потому что ты стар? Я припоминаю, что Беовульф был в твоем возрасте, когда сражался с драконом, господин. И убил его.
А я сидел на том самом месте у стен зала, где впервые услышал об огромном драконе, летящем на юг, покоряя своими серебряными крыльями море.
— Беовульф — герой, — возразил я, — да, он убил дракона, но и сам погиб.
— Он исполнил свой долг, друг мой, — сказал Ода и замолчал, слушая доносившееся из зала пение. Этельстан привел своего арфиста, который сейчас играл знаменитую песнь об Этандуне — о том, как Альфред победил Гутрума и его великое войско. Воины стучали по столам и хором ревели слова, особенно строки, где Утред Северянин сразил врага. «Могуч был его меч и велик его голод, — ревели они, — и многие даны пожалели о том дне». Неужели я единственный из ныне живущих, кто сражался при Этандуне?
— Стеапа еще жив? — спросил я Оду.
— Жив! Стар, как и ты, но еще крепок. Он хотел идти с нами в Шотландию, но король повелел ему остаться дома.
— Потому что он стар?
— Напротив! Потому что королю требовался сильный воин, чтобы защищать побережье, если придут корабли северян.
Стеапа, могучий воин огромного роста, сражался при Этандуне, как и я, он остался в числе немногих живых свидетелей того великого сражения. Сначала мы с ним оказались врагами, но в итоге стали друзьями. Начинал свою жизнь Стеапа рабом, но дорос до командующего личной охраны Альфреда. Когда-то его прозвали Стеапа Снотор — Стеапа-Умник, поскольку считали тупоголовым. Тем не менее, Стеапа был искусным и яростным воином.
— Хотел бы я снова с ним повидаться, — произнёс я.
— Тогда поехали с нами на юг!
Я покачал головой.
— Я чую беду на севере и останусь здесь.
Ода улыбнулся и тронул мою руку.
— Ты слишком много беспокоишься, друг мой.
— Неужели?
— Не будет большой войны. У Анлафа есть враги-норвежцы в Ирландии. Если он поведет армию через море, эти враги заберут его землю, а если он приведет лишь половину армии, ее не хватит, чтобы захватить Нортумбрию даже с помощью Константина. Страт-Клота говорит, что между ними мир, но, увидев слабость Константина, почему бы им снова не напасть? И ты действительно веришь, что языческий север может объединиться вокруг одного человека? Такого никогда не бывало, почему это должно произойти сейчас? Нет, друг мой. На севере много шума, потому что там живут шумные люди, но скоттов принудили к покорности, норвежцы скорее будут драться друг с другом, чем с нами, и уверяю тебя, будет мир. Этельстана коронуют в Эофервике, и, хвала Господу, Инглаланд наконец-то воплотится.
— Хвала Господу? — едко спросил я.
— Один народ, одна нация, один Бог.
Это заявление заставило меня почувствовать себя обреченным. Может, потому что оно предвещало конец Нортумбрии? Я тронул рукоятку маленького ножа на поясе. Из уважения к присутствию Этельстана мы не разрешали носить в зале мечи, но рукоятки ножа будет достаточно, чтобы обеспечить мне место в Вальхалле. Я видел внезапные смерти в залах, когда человек валился со скамьи, хватаясь за грудь, и хоть я чувствовал себя хорошо, но знал, что смерть придет. И придет скоро, думал я, и сожаления пронеслись в моей голове, как тень облака скользит по поверхности моря. Я могу так и не узнать, что случится, станет ли Константин искать возмездия, приведет ли Анлаф свой флот и сможет ли мой сын защитить Беббанбург от всего, что этот мир против него бросит.
— Пойдем внутрь, господин, — сказал Ода. — Холодает.
— Этельстан до сих пор хочет получить Беббанбург? — внезапно спросил я.
— Думаю, нет, господин. Эта страсть умерла вместе с Элдредом.
— Значит, я должен поблагодарить его убийцу, кем бы он ни был.
— Многие согласятся с тобой, господин, — спокойно отозвался Ода, — поскольку он давал королю дурные советы.
На мгновение мне показалось, что он поблагодарит меня, но он только улыбнулся и ушел.
Я отпустил его, а сам остался снаружи, сидел, глядя на море и посеребренные луной облака. Я хотел увидеть дракона. Он не прилетел.
Дракон спал, но не в моих снах.
* * *
Я почти забыл сагу о Беовульфе, пока Ода не напомнил мне эту старую историю. Беовульф происходил из гётов, одного из норманнских племен, и пришел в земли данов, чтобы убивать чудовищ. Он убил Гренделя, потом его мать, и еще через пятьдесят зим убил дракона. Эту сагу порой пели на пирах перед столами воинов в огромных залах, полных дыма и песен.
И хотя дракон севера спал, он все же приходил в мои сны. Ночь за ночью я просыпался в холодном поту. Бенедетта говорила, что я кричал от страха. Она обнимала меня, успокаивала, но дракон все равно приходил. Он не летал на огромных крыльях, от которых содрогалось море, а извивался как змей в подземном мире, скользил по коридору из каменных арок и колонн, залитому пламенем из его ноздрей, зиявших подобно пещерам. Он должен был спать, лежа на грудах золота, шлемов, кубков и блюд, плетеных браслетов и драгоценных камней. Но в каждом сне он бодрствовал и полз ко мне.
Мне снилось, что я в могильном кургане. Я знал это, хоть и не понимал откуда. Я знал, что дракон жжет фермы, плюется пламенем на дома моих людей, и его нужно убить. Я — лорд Беббанбурга, защитник своего народа, а значит, мой долг пойти в его сокровищницу и убить зверя. Я вооружался большим железным щитом, выкованным Деоголом, кузнецом Беббанбурга. Щит был тяжелый, но ивовый щит сгорит при первом же дыхании дракона, и поэтому я нес железный, а зверь скользил ко мне. Он выл, не от страха, а от ярости, его громадная голова вздымалась, я пригибался, и пламя с ревом тысячи ураганов плескалось вокруг меня. Пламя опаляло меня, раскаляло щит докрасна, и сама земля дрожала, когда я продирался вперед и поднимал меч.
Не Вздох змея, а старый меч, исцарапанный и зазубренный, повидавший множество битв, и я знал, что его имя Нэглинг, Коготь. Коготь против дракона, и когда зверь снова вставал на дыбы, я рубил Нэглингом, и удар был хорош! Я метил в голову, между глаз, смертельный удар в смертельное место, и Нэглинг рассыпался. В этот момент я пробуждался, ночь за ночью, потный и напуганный, а пламя изрыгалось снова, и я спотыкался, окруженный им, горящий, со сломанным мечом в руке.
