– Жуть, – сказал Алекс. – Кто знает, каким был бы наш мир, если бы не случился Бетель…
– Гораздо лучше, – предположил Тедди.
– Факт, – кивнул Алекс. – Черт, мороз по коже. Давай, что-нибудь повеселее глянем?
Глава шестая
Как и в прошлый раз, в другой реальности, Горчаков шел по станции Ракс, следуя «открытым дверям», – станция сама вела его, оставляя один-единственный проход и запирая лишние двери.
Но в прошлый раз, то ли с целью произвести впечатление, то ли выгадывая время на подготовку, станция Ракс заставила его пройти куда больший путь. Благо теперь командир «Твена» знал, что станции Ракс – вовсе не монолитные сооружения, а конгломерат отсеков, перестраивающихся по мере необходимости и закрытых снаружи голографической проекцией.
Так что путь Валентина занял всего пару минут. Он вошел в последнюю открытую дверь и оказался в небольшом, ярко освещенном зале, больше всего напоминающем мастерскую художника. У стен стояли холсты, прикрытые легкой тканью, на большом мольберте было закреплено полотно размером два на два метра. Половина зала была прозрачной – и стены, и пол, и потолок, – впуская свет далекой звезды, демонстрируя вытянувшийся вдоль оси станции «Твен» и поверхность Крайней – безжизненной вымороженной планеты, прикрывающей станцию от обитателей системы.
Прима стояла у холста, держа в руках овальную палитру.
– Позволите рисовать вас во время разговора, командир? – спросила она. – Вы же знаете мое хобби.
– В иной реальности, – заметил Валентин. – Да, конечно.
– Станьте здесь, – Прима плавным жестом руки указала место у прозрачной стены.
Валентин послушно подошел к указанному месту – и даже не удивился, когда в пустоте возник фрагмент полуразрушенной кирпичной стены, местами закопченной, местами с остатками побелки, местами почирканной – будто из старинного фильма о войнах.
– Это необходимо? – спросил он, потрогав стену рукой.
Стена выглядела совершенно реальной. Он ощущал шероховатый кирпич, на пальце осталась коричнево-белесая пыль.
– Так интереснее, – сказала Прима. – И вы можете на нее опереться.
Валентин вздохнул и привалился плечом к стене. Никакого ощущения иллюзии, стена как стена.
– Это настоящее? – спросил он. – Или иллюзия?
– Все в мире настоящее, даже иллюзии, – серьезно ответила Прима.
Она быстрыми аккуратными движениями выдавила на палитру краску из множества тюбиков, взяла мастихин. Горчаков нахмурился. Он не считал себя специалистом в живописи, но, на его взгляд, смешение воедино полутора десятков цветов ни к чему хорошему привести не могло.
– Мы раньше даже не знали, что вы любите искусство, – сказал Валентин.
– Искусство – это осмысление того, что не может понять наука, – ответила Прима, смешивая краски. – Мне нравится музыка, но для меня она слишком логична.
– Логична? – поразился Горчаков.
– Для меня. У меня не выходит той интуитивной нелогичности, которая свойственна настоящей музыке. А в живописи кое-что получается. – Она взяла кисть. – Что вы хотите спросить?
– Мы готовы стартовать к Соргосу через час-полтора, – ответил Горчаков. – Если я правильно понимаю нашу миссию, мы должны вернуть неварский корабль обратно.
– Да, – сказала Прима. – Выйдите на связь, поведайте о Соглашении, предложите вернуться. И возвращайтесь сами.
– Хорошо, – сказал Горчаков. – А если там и впрямь враждебный корабль? Вы можете подготовить нас к военному конфликту? Наши лазерные пушки – довольно примитивные устройства.
– Но действенные, – вздохнула Прима. – Да, я помогу. Станция сформировала четыре оружейных модуля, они пристыкуются к вашему кораблю. Управление будет выведено на пульт оператора специальных систем, инструкции он получит. Сейчас заканчивается настройка интерфейса для сопряжения с вашими системами.
– Спасибо, – кивнул Горчаков. – Стало как-то веселее.
Прима посмотрела на него и улыбнулась.
– Я рада, командир. Вы мне симпатичны. Но учтите, в прошлом это не помогло цивилизации Халл-два. А они выставили против врага целую эскадру с нашими технологиями.
– Мы люди, – сказал Горчаков. – Мы очень хорошо умеем убивать. Умели.
Кисть в руках Примы, до этого момента стремительно бегающая по полотну, остановилась. Она взяла новый тюбик краски – ярко-алый, выдавила на палитру.
– Как я понимаю, мы должны быть благодарны вам, что почти разучились это делать.
– Вы не разучились, – сказала Прима. – Вы переросли.
– Благодаря вам.
– Вы могли бы повернуть голову чуть вправо? Благодарю.
Горчаков улыбнулся. Он смотрел в прозрачную стену – за ней, на фоне грязно-коричневого шара Крайней, вытянулся сигарообразный корпус «Твена». Поблескивала одна из оружейных башенок, медленно вращался на вынесенной в пространство ферме прозрачный шар – развернутый лидар противометеоритной защиты.
– Еще я хотел бы сказать вам «спасибо», – произнес Горчаков.
– За картину?
– Да. За картину, которую подарили другая вы. Она чудесна. Знаете только, чего там не хватает?
– Людей? – предположила Ракс.
– Там нарисована девушка, – сказал Горчаков осторожно. Оказывается, Прима знала не все о своем воплощении из иной реальности.
– Удивительно, – сказала Прима. Голос ее не изменился. – Видимо, я хотела сделать вам приятное. Девушка человеческая?
– Да, – сказал Горчаков. – Там явно Земля. И человеческая девушка.
– Значит очень персональный подарок, – сказала Прима. – Мы редко рисуем разумных существ.
– И за ваш нынешний облик – тоже спасибо, – продолжил Горчаков. – Я убил эту девушку. В иной реальности, которой уже нет. Я был вынужден это сделать, чтобы вернуть мир к норме, в итоге я спас две цивилизации от долгой и страшной войны. И все же я ее убил! Кровь на моих руках, вина в моей душе, ее взгляд в моей памяти. Осознать, что здесь она жива, очень важно для меня. Спасибо.
– Боль ушла? – спросила Прима.
– Нет, конечно. Останется со мной навсегда. Но мне стало легче.
– Я рада, – Прима развернула мольберт. – Вам нравится?
Валентин подошел к ней. За его спиной иллюзия стены растворилась в воздухе, исчезла даже пыль, осыпавшаяся на землю.
Горчаков постоял, глядя на холст.
Спросил:
– Но как?
Перед ним был не набросок, не эскиз. Это была готовая, законченная картина. Горчаков стоял на ней в старой и запачканной грязью военной форме, прислонившись к стене полуразрушенного дома. Да, это был он, совершенно точно, Валентин узнавал свое лицо, взгляд, позу, положение пальцев и поворот корпуса. Не фотография, не зеркало, какие-то детали вроде бы даже изменились, добавился шрам, в волосах появился неожиданный проблеск седины, но это был он – совершенно точно.
