— И что же местные, добровольно скинули предприятие, даже вернуть не пробовали? Никаких судебных тяжб, разбирательств, ничего подобного в бумагах нет.
— А там возвращать некому стало. Генеральный тот скопытился на следующий день, сердце вроде, а мелкую шушеру так, кого припугнули хорошенько, кого подкупили. Да, вы у Юмашева поинтересуйтесь, он заправлял захватом тем, стало быть, и подробностей больше знает.
Он хитро прищурился, наблюдая за моей реакцией на его предложение, а я вспомнил небезызвестную поговорку: «Слухами земля полнится». Что-то подсказывало мне, точнее этот въедливый взгляд собеседника, что слухи активно разгуливают по холдингу, несмотря на карантин.
— Так это с подачи Юмашева захватили «СМК»? — ухватился я за эту мысль. Юрий Михайлович повертел в руках сигарету, сунул в карман пиджака и перегнулся ко мне.
— Я тебе так скажу, — доверительно шепнул он, перейдя на «ты». Я в принципе не против, человек вдвое старше меня, да и беседа у нас неофициальная, по душам, как говорится. — Действовать без указки Николая Владимировича, у Юмашева кишка тонка.
Мои чаяния рассыпались о данную фразу. Глупо было надеяться, что отец не причастен, кто, если не он. Кропоткин резко поднялся и шагнул к двери, сожалея, что сболтнул лишнего.
— Юрий Михайлович, можно ещё один вопрос? Почему вы голосовали против контракта с китайцами? — остановил я его, когда он потянулся к дверной ручке. Тот не спеша повернулся, а я добавил: — Не отвечайте, если не планируете сказать правду.
— Отчего же, отвечу, только и мне позвольте один задать. Почему именно я? Все эти вопросы вы задаете мне первому, почему?
— На данном этапе, вы внушаете мне доверие больше остальных, — просто ответил я.
— Хм…— дернул он головой, пытаясь закамуфлировать удовольствие, которое доставил мой ответ. Снова потянулся к ручке и, пред тем как выйти, сказал: — Не люблю я желторотиков, до хрена и больше их развелось, везде суются. Можете смеяться, но не ровен час захватят нас, как несчастный «СМК» и поминай, как звали.
Он улыбнулся, предлагая расценивать его ответ как угодно, хоть за шутку, и вышел. Но не шутил он, и вправду так думает. А я решил завтра же наведаться на родину Аглаи и навести справки на месте, разговоры с Юмой, боюсь, результатов не дадут.
Не ужинали вместе несколько дней. Она снова сидела за столом далекая, отстраненная, словно не занималась со мной сексом буквально этой ночью. Равнодушно нанизывала овощи на вилку, отправляла в рот, стараясь не смотреть в мою сторону. Следовало сесть напротив впрямую, не по диагонали, чтобы ей сложнее было избегать взглядов. Я смотрел на неё и злился. То хотелось подвести к двери и вытолкать из дома взашей, то подхватить на руки, унести в спальню, подмять, прижавшись, и не отпускать от себя.
Господи, да я бешусь потому что она не моя! И сколько бы эта женщина не спала со мной, моей она не станет. Отдаст свое тело, но не душу. Душа – не продается. Именно это и злит, похоже.
— Я никогда не отдам тебе «СМК», — сказал ей.
Звякнули приборы о края тарелки, замерли в её руках, пальцы Аглаи едва заметно напряглись, если бы я не следил внимательно, вряд ли бы заметил. Она все-таки отложил их, чуть тряхнула головой, колыхнув белокурыми локонами, и откинулась на спинку стула. Выгнула бровь, смерила меня взглядом.
— Иного я от тебя и не ждала.
Отрезала и вернулась к еде. По-прежнему холодная, равнодушная. Будто не хотела этот комбинат, будто не волнует её это моё заявление. Продолжать свою мысль не стал. Мы словно оттачивали на друг друге умение владеть собой, и пока Аглая лидировала. Пожалуй, она ведет себя даже нагло. Как будто отнятый отцом комбинат дает ей особую власть, а данный факт лишь оправдывает немного.
До темноты изводил себя в спортзале, насилуя тело и выбивая любое желание пойти к ней, а когда измотанный встал под холодны струи воды, дошло: тело тут ни причем, тут мозги вправлять нужно. «Воля есть, сила есть, а силы воли нет» — вспомнил я, услышанную от кого-то фразу, когда сворачивал к её спальне.
Аглая ждала. Не спала, не заперла двери. Сидела, подсвечиваемая лампой, читала. Отложила книгу, как только я вошел, бесшумно пересекла комнату по диагонали, замерла. За спиной кровать – готова. Развязала халатик, тонкая ткань соскользнула с плеча и упала к ногам, демонстрируя наготу: соски-жемчужины, впалый живот, острые коленки.
Я подошел, поднял пеньюар, набросил невесомую ткань ей на плечи, сам прошел вглубь комнаты и опустился в кресло, которое минуту назад занимала Аглая. Она запахнула халатик, присела на край кровати и растеряно на меня уставилась. «Удивлена?» — мысленно хмыкнул я. — «Да-да, милая, я не животное, спариваться инстинктами, у меня есть чувства».
Аглая читала Мартина в подлиннике. Книга ей шла. Все эти дворцовые интриги, перевороты... Преданность и хитрость, страсть и обреченность, кротость и бунт — сплошные контрасты, из которых соткана и она, Аглая.
— Я не хочу, чтобы ты становилась добычей.
Злился на себя за эту слабость, но сказал. Смолчал за столом, уязвленное самолюбие не позволило, а теперь, похоже, теряю его остатки.
— А ты непременно ею станешь, если я отдам тебе комбинат. Для таких, как Юма, для таких, как… мой отец. Лакомый кусок, в который непременно захотят вгрызться.
Она молчала. Впрочем, это и к лучшему. Нужно выспаться, раз планирую проснуться в долбанную срань. А ещё боялся, если она произнесет хоть слово, этим своим невозмутимым, завораживающим голосом, я сотворю какую-нибудь нелепейшую дичь. И ладно если просто наброшусь, а могу и – свихнуться можно! – в любви признаться. Неужели, это я? Ещё вчера ненавидевший её, сегодня готовый броситься к её ногам верным псом?
Я поднялся и ушел к себе, объяснения, что я произнес, более, чем достаточно.
Глава 24 Ярослав
Брух расшаркивался предо мной особо. Видимо пугал сам факт моего приезда, да ещё и без предупреждения. Я не знал с чего начать свое, так сказать, расследование, не по улицам же бегать и приставать к людям, ничего лучше не придумал, как заявиться на комбинат. Отсюда все началось, здесь же, возможно, и закончится.
— Вы местный? — резко перебил я его, остановив поток красноречия. Тот моргнул пару раз, соображая к чему вопрос, сморщился, явив второй подбородок, и осторожно выдавил:
