— Покой и ещё раз покой, — наконец и он вышел. Смотрел сквозь меня, я даже не уверен, что ко мне именно обращался. Он задумчиво пожевал свои губы, а потом сфокусировал на мне взгляд: — Через пару дней к нам в центр, лучше провести дополнительное обследование. Проследите, молодой человек, чтобы Аглая Константиновна не пренебрегла визитом. И звоните в случае чего. А, впрочем, я навещу её к вечеру.
«Молодой человек». Черт, они сговорились что ли?! Он забыл моё имя или намеренно пренебрег им? «С моим чувством вины порядок, не беспокойтесь, со мной оно», — ответил я ему мысленно, а вслух сказал:
— Да, конечно.
И зашагал провожать доктора, потому как, не пойди я, непременно ввалился бы в спальню Аглаи, не дожидаясь его ухода. Мне-то по фигу, о ней думал. Она уснула уже, когда я проводил его, хотя, вполне вероятно, уснула ещё при нем — успокоительное вкололи.
Светает… Я сижу возле неё, прямо на полу, и мне больно оттого что её сон не выглядит безмятежным. Мне хочется коснуться, пусть через одеяло, чтобы почувствовать её тепло, но я одергиваю себя – не мешай. Уснул незаметно, пристроив голову в её ногах, а проснулся, услышав, — Аглая пошевелилась. Затекшую шею ломило, я съехал головою вниз и вытянулся на полу. Полежал, вытягивая каждую косточку, осторожно поднялся.
Теперь она лежала на спине. На скуле огромный синяк, на подбородке ещё один, на шее опечаток пальцев. Господи, этот ублюдок душил её что ли? Искусанные губы в трещинах, сбоку, над верхней, ссадина. На лбу какая-то примочка, крепится пластырем за уголки. Что у неё там, шишка? Сколько ещё ран и ссадин таится под пижамой?
«Ублюдок, выживший из ума кретин!» — взревел я внутри себя, отступая к окну. Мне хотелось переворачивать, крушить что-нибудь, желательно мир, будь я у себя непременно так бы и сделал. Тут – нельзя.
Истину про то, что на одну силу всегда найдется другая, никто не отменял. Отец пачкать рук не хотел, для этого у него всегда была эта мразь из девяностых, я не чистоплюй, как батя, я просто — другой и методы у меня будут другие. Цивилизованные. Я лишу его всего. А главное – свободы. И ещё – денег. Он не сможет существовать без них. Ему понадобится столько средств на адвокатов… ему придется распродать все свои активы. Я добьюсь того, чтобы он сгнил в тюрьме. И за прошлые деяния и за настоящие.
За окном дождь, хмурится даже погода. Я посмотрел на часы – восемь и повернулся: Аглая сидела в кровати и смотрела на меня. Я поймал на себе её взгляд и вздрогнул от неожиданности – надо же, не почувствовал. Её лицо исказила боль, она отвела взгляд и зарылась в одеяло.
— Уйди, пожалуйста, очень тебя прошу, — отвернулась она, и никогда паршивее в своей жизни я себя не чувствовал.
Я хотел много чего сказать, много чего спросить, хотел обнимать её, не выпускать из рук…
— Как ты? — робко прохрипел я и понял: глупее вопроса не придумаешь.
«— Уйди, пожалуйста, Ярослав», — шепотом повторила она, а лучше бы закричала. Лучше бы, швырнула в меня чем-нибудь тяжелым, может, удалось бы отвлечься на другую, новую боль и заглушить ту, что притаилась внутри.
Полиция явилась после обеда. Разговаривали с Аглаей наедине, инициатива исходила не только от неё. На этот раз ждал внизу, в гостиной.
Спустились, опросили меня, вручили повестку – я и без неё у них теперь частый гость – и отбыли. Я набрал Кропоткина, поблагодарить, вчера не до того было. Парня, забравшего документы у Елены, мы упустили, подготовился, а благодаря именно Кропоткину вычислили тайное убежище Юмы. Строил себе маленькую «империю», оказывается, вотчину, в которой станет править. Зря это он. Бабла вбухал порядком, теперь оно ему пригодилось бы. То-то Юмашев суету наводил с этими китайцами…
— Хорош, завязывай, давай, — перебил Кропоткин, толком недослушав меня. — Будет, расшаркиваться. Эту паскуду давно прижать нужно было, терпеть ненавижу. Он мне падла… А! Да, чего бухтеть-то сейчас, не обо мне речь.
— Помощь понадобится ваша, — обратился я, как только он замолчал. — Я у отца в бункере много документов любопытных против него собрал, готовил для суда, свидетелем выступите?
— Так, он ведь уже не одну статью себе обеспечил, — хмыкнул мой собеседник.
— Юрий Михайлович, за все грехи пусть ответит, за все.
— Давай-ка, дружок, не по телефону, встретиться не желаешь?
Встретились мы с ним в офисе. Он долго перебирал документы, что я собрал, пересмотрел записи с видеокамер бывшего «СМК», как ни странно отец хранил их зачем-то. Хотя, почему странно? Запас карман не тянет, неплохое подспорье держать Юмашева в рамках. На записях Юма во всей красе руководит захватом и на документиках всюду его подписи. Осторожничал отец, хитрил.
Юрий Михайлович листал, хмурился, стягивал очки и нахлобучивал вновь. Снял их в очередной раз, отшвырнул на стол и серьезно посмотрел на меня:
— А репутационные риски? Чем грозит это холдингу, об этом ты подумал? То, что он сотворил с Аглаей и это – разные дела. Там, ты ещё сможешь добиться закрытых слушаний, здесь, — он потряс бумагами в воздухе, — сомневаюсь.
— Если понадобится, я готов вернуть комбинат Рудаковой, — намеренно назвал я Аглаю девичей фамилией, — но этот ублюдок должен получить сполна.
— Только возврата будет недостаточно, ты представляешь какую историю из этого раздуют журналюги? Дерьма столько переполощут, всё, что быльем поросло подымут и душу вынут. И у живых, и у мертвых.
— Мы должны сделать максимум и даже больше, чтобы избежать утечки, тогда и интереса к данному делу не станет. В любом случае, я пойду до конца. У меня один к вам вопрос: вы со мной?
Кропоткин поскреб пятерней подбородок, хмыкнул, дернув головой, поднялся и протянул ладонь:
— Я с тобой, парень.
Дни потекли сложные, загруженные под завязку. Много казенных порогов пришлось обить, начиная от прокуратуры, заканчивая больницей. Алексей выглядел бодряком, определённо шел на поправку, шутить пытался и виновато прятал глаза, если заходила речь об Аглае.
— Если и был ты кое-где виноват, то искупил сполна, — неказисто подбодрил я его. Прижал кулак к плечу, здоровому, конечно, и добавил: — Поправляйся, и снова в строй, ты нам нужен.
Поднялся и вышел. Саша задержался на пару минут и догнал меня. Покатили домой. И чем ближе подъезжали, тем гнетущее мысли грызли. С того утра мы ни разу не виделись. Избегает. Из комнаты не выходит, к себе не пускает. В медицинский центр с Сашей ездила, мне не позволила. От Саши и узнавал новости, ну, Любка ещё делилась.
Умники утверждают, если любишь человека – отпусти. Только чушь всё это. Проще сказать, чем сделать. «Мне поговорить хотя бы с ней дайте!» — мысленно попенял я неведомо кому.
Вечером опять скребся в дверь – не открыла. Стресс, жди – говорю себе, ухожу, допоздна засиживаясь в кабинете. Там и понимаю: подготовлюсь, тогда приду. «СМК» определенно верну, независимо от гребанных репутаций. А там или пан, или пропал. Уедет – приму. Впрочем, у меня не останется выбора.
