Ирен говорила с горечью и злобой. И Сервас поневоле подумал о Гюставе и обо всех детях, которых лечила Леа в детском центре больницы Пюрпан.
– Теперь Жужка уже не может ходить, не может самостоятельно есть, – продолжала Ирен. – Она передвигается в кресле на колесиках, почти не разговаривает, слабеет и худеет на глазах. С ней постоянно находится сиделка… Думаю, теперь ты легко поймешь, до какой степени мне некстати оказаться сейчас запертой в этой долине.
Он вдруг вспомнил одну дурацкую фразу, которую выудил из интернета: «Смерть – это болезнь, полученная при рождении». И подростка, пойманного на карманной краже, которого он допрашивал. На мальчишке была футболка с надписью: «Если жизнь такая сука, буду сукой похуже ее».
– Ну почему, почему все так устроено? Почему жизни обязательно надо украсть то, что у нас есть? Почему после великой радости всегда приходят великое горе и великая мука?
– Не знаю. Но был бы счастлив, если бы смог тебе ответить.
У него сжалось горло, и слова выговаривались с трудом. В глазах у Ирен блеснули слезы.
– Прости, – сказала она. – Сама не знаю, что на меня нашло.
– А как долго будут чинить дорогу?
В голосе Леа сквозило напряжение.
– Трудно сказать… несколько дней… может, и больше.
– А где же ты будешь ночевать?
Он окинул взглядом свою келью.
– В аббатстве. Тебе нечего бояться: на километры вокруг нет ни одной юбки.
– Не смешно, Мартен.
– Ну, извини…
Молчание в трубке слишком затянулось.
– Ты думаешь… ты думаешь, она жива?
Он сглотнул.
– Не знаю. Но очень этого хочу.
– Кошмар какой… – выдохнула она.
– …
– Мартен?
– Да?
– Я хочу, чтобы ты знал: я всем сердцем с тобой, и я действительно надеюсь, что ты ее найдешь и что с ней ничего не случилось. Я понимаю, насколько это важно для тебя… И мне страшно от одной мысли о том, что тебе приходится выносить.
Он вспомнил, как увидел Леа в первый раз в детском центре больницы. Его тогда поразила ее необыкновенная способность понимать и сочувствовать. У Леа был талант действительно ставить себя на место другого.
– Спасибо, – сказал он. – Но я должен отсоединиться: пришли новости о Гюставе.
– Да, конечно. Люблю тебя.
– И я тебя люблю.
– Я понял, что произошло, – сказал Эперандье, когда Мартен ответил на вызов. – Ты застрял в этой чертовой долине…
– Как там Гюстав?
– Не волнуйся, приятель, твой сын в полном порядке: он спит.
– А он… не спрашивал, как у меня дела?
Молчание.
– Знаешь, – секунду спустя ответил Венсан, – ведь он у нас пробыл всего две ночи, да и наши дети и Шарлен с ним все время играют. Он еще не успел ощутить, что тебя нет рядом, Мартен. Но время придет, и через несколько дней ему начнет тебя недоставать.
«Пляска смерти», – подумал он.
В боковом нефе клироса располагался триптих со створками два на восемь метров. На нем была изображена Смерть в виде множества скелетов с косами. На скелетах болтались какие-то грязные лохмотья. Каждый из них танцевал вокруг одного из персонажей триптиха, мучая его и что-то шепча ему на ухо. Тут были представлены все классы общества: король, епископ, рыцарь, бедняк и богач, юноша и старик, шут… И все умоляли Смерть не трогать их. Но Смерти до них не было никакого дела: она всех увлекла в хоровод, в котором все равны, чего никогда не бывает в мире живых. Для нее не существовало ни пола, ни возраста, ни ранга.
– Эта живопись датируется пятнадцатым веком, – сказал голос за спиной. – Тогда такие сюжеты были очень популярны.
Сервас кивнул главе аббатства, не отрывая взгляда от картины. Аббатство уже погрузилось в темноту, только несколько свечек еще горели, распространяя вокруг запах воска. Вверху своды центрального нефа терялись во мраке, поднимаясь к неясным очертаниям каменных колонн, туда, где в головокружительной высоте, вдали от людей и близко к Богу, они надеялись ощутить Его присутствие. Удавалось им или нет? Эта темнота и тишина заставляли каждого вглядеться в себя и в свое одиночество. И осознавать, что все мы – не более чем атомы, короткие всплески энергии, которые быстро погаснут в вечном безмолвии.
Вернувшись в аббатство, Сервас понял, что спать совсем не хочет, и, поговорив с Леа и Венсаном, решил осмотреть аббатство: ведь пока у него не было ни минуты, чтобы полюбоваться его внутренним убранством.
– Эти «пляски смерти», – продолжал аббат, – были задуманы как предупреждение власть имущим и как источник надежды для бедняков. И еще как призыв вести жизнь ответственную и благочестивую. Есть еще «Vado mori», «Иду к смерти», стихотворения на латыни, в которых люди той эпохи сетуют на то, что должны вскоре умереть. Когда я сегодня вижу на телеэкране стареющих знаменитостей, у которых и во взглядах, и в речах сквозит страх скорой смерти, я всегда думаю о «Vado mori».
Значит, у отца Адриэля тоже есть телевизор.
– А что вы скажете насчет чашечки травяного отвара от нашего аптекаря? Пойдемте со мной, у меня в кабинете есть все необходимое.
Сервас двинулся вслед за ним. Они вышли из церкви, прошли по одной из галерей внутреннего двора и поднялись по лестнице на вторую галерею, которая нависала над двором и смотрела на высокую восьмиугольную башню, освещенную луной.
На дубовом столе уже дымились две фарфоровые чашки. По-видимому, аббат не предполагал, что гость может отказаться от целебного отвара.
– Отвар из липового цвета, цветов апельсина и лаванды, – сказал аббат. – Приготовлен по рецепту, который наш брат держит в строгой тайне.
– Благодарю вас, – сказал Сервас, тяжело опустившись на стул с высокой спинкой.
Он поднес напиток к губам: вкус был даже приятный.
– Я только что узнал, что подруга моей приятельницы тяжело и неизлечимо больна, – сказал он вдруг. – А нынче утром я видел труп совсем молодого парня, убитого чудовищным способом. Еще одна из моих приятельниц работает в детской больнице, где лечат детей со страшными диагнозами. Как, по вашему мнению, отец мой, Господь оправдывает подобные ужасы?
Аббат долго и пристально на него глядел, не отводя глаз. Наверное, спрашивал себя, в каком диком лесу родился этот сыщик с такими крамольными взглядами, чуждыми служителю культа.
– Да, – произнес он. – Так называемые теодицеи, то есть рациональные теологии, пытаются объяснить видимые противоречия между существованием Бога и существованием Зла. Но поскольку сказано, что Бог вездесущ и благ, то как тогда может существовать Зло?
Глаза аббата сверкнули, в их черных зрачках на миг отразился свет настольной лампы.
