Циглер помедлила.
– Думаю, достойно, – сказала она, покосившись на стоящего рядом Ангарда. – Элюа, а вы как думаете?
У жандарма сделался такой вид, словно ему жали ботинки.
– У меня нет оснований сомневаться в ее искренности, – сказал он, заметно смутившись.
Сервас поднял бровь.
– Вы с ней знакомы?
– Э-э… она жандарм моей бригады.
Циглер шумно вздохнула.
– Я пойду пока допрошу Боше. При его коллегах… Он знает, что пойдет обратно в тюрьму, так что в его интересах сотрудничать со следствием.
Но ее тону явно недоставало убежденности.
Суббота
36
Боше в этот вечер ничего не сказал. Ровным счетом ничего. Врач прописал Сервасу обезболивающее: 500 мг парацетамола и 10 мг кодеина, из расчета по шесть раз в день. И рекомендовал немедленно перестать принимать, как только боль утихнет, предупредив, что есть риск сильной сонливости. Однако пока что Сервас, поднявшись в свою комнату после быстрого ужина в компании Ирен, ощущал что угодно, но только не сонливость.
Он спрашивал себя, когда ему еще приходилось сталкиваться с подобной ситуацией: чтобы все жители города оказались пленниками долины и убийца был где-то здесь, среди них. Боше с его алиби вычеркнули из списка подозреваемых, но это вовсе не исключало, что подозреваемый мог быть одним из взрывников. В списке оставались еще шесть имен:
Винченцо Бенетти
Надер Османи
Фредерик Розлан
Антониу Соза Антунеш
Мануэл Тейшейра Мартинш
Абделькадер Зеруки
Циглер решила, что завтра допросит их по одному. Сервас надеялся, что один из них как-нибудь себя выдаст: выражением лица, жестом, взглядом. А он сядет в уголке и будет внимательно наблюдать за всеми их невербальными сообщениями, за языком тела, пока они будут громоздить привычное вранье. И крупное, и мелкое… Но первой была мысль о Марианне.
Где-то здесь находилась дверь, ведущая к ней. Дверь, которую надо просто открыть. Маршассон мертв. Упал с лестницы. Может, столкнули? Возможно… Что еще? Послание на стекле… Кто его написал? И зачем? Он встал с кровати и подошел к окну. Лицо отекло, кожа на скулах натянулась, из носа торчали турунды. И очень хотелось курить. Он сунул в рот антиникотиновую жвачку и подумал о Леа. Вгляделся в городские огни. Марианна… Она была здесь… Где-то рядом…
Потом подумал, что обезболивающее начало, наконец, действовать, и взял телефон, чтобы позвонить Гюставу и Леа, пока сон не накрыл его.
Уже засыпая, женщина открыла глаза. Прислушалась. В ночи разбушевалась гроза. Гром грохотал в горах, как канонада. В отличие от мужа, женщина никогда не была на войне. А муж, спящий сейчас рядом с ней, несколько месяцев назад вернулся из Северного Мали, где его ранили в ногу из автомата Калашникова. И женщине казалось, что до нее сейчас доносится грохот сражения.
Небо дрожало, в окна бил дождь, и она слышала, как ветер свистит под козырьком шиферной кровли. Но она не боялась. Она была в безопасности. Грозу она любила. За стенами бушевала непогода, а здесь, внутри, ей было тепло, спокойно, ее защищали толстые стены и водонепроницаемая крыша, а уютная постель была надежной, как спасательный плот в ночном море.
Она вслушивалась в ровное дыхание лежавшего рядом мужа. Он не храпел и дышал глубоко и ровно. И вдруг ее одолело сомнение: а закрыла ли она все ставни? Ей даже подумать об этом не хотелось… Всякий раз, садясь в машину, она трижды проверяла, заперла ли она входную дверь, хотя прекрасно знала, что заперла. Это было сильнее ее.
И у этого было название: НКР, навязчивое компульсивное расстройство. И все об этом знали. Но одно дело знать, и совсем другое – корректировать и регулировать.
Ладно. Она закрыла все окна. И была в этом уверена на сто процентов: она никогда не ленилась обойти все окна перед сном. Вслушалась в близкий раскат грома, в завывание ветра, в шум дождя… Потом закрыла глаза и попыталась уснуть. Снова их открыла. Делать нечего… Этот ставень, который она, возможно, забыла закрыть, хотя и точно знала, что закрыла, просто не давал покоя…
ДА БЛИН… Она сбросила одеяло. Не так уж это и сложно. Она быстро проверила все окна и ставни и успела скользнуть в постель, прежде чем окончательно проснулась. А потом уснула до утра с плотно сжатыми кулаками.
Мужа, спавшего глубоким сном, такие вопросы не мучили: он принял снотворное. Но она знала, что и у него тоже хватало тревог, только других… Ему каждую ночь снился один и тот же кошмар. Он заново проживал все, что однажды уже пришлось пережить: джихадисты, атакующие их лагерь, их одержимые ненавистью глаза под темными платками, крики, выстрелы, взрывы, паника, запахи пороха, пота, страха… И пуля, угодившая ему в ногу… Восемьдесят процентов военных, получивших ранения, страдают от острого стресса несколько недель, а треть из них остаются в этом состоянии и дальше. Так ей объяснили в комитете сухопутных войск. Как и все, ее муж прошел антистрессовую терапию на Кипре, перед тем как вернуться во Францию. Там он находился под постоянным наблюдением.
Все симптомы она знала наизусть. Он мог впадать в ярость по пустякам, он защищал дом, словно это был разбитый в пустыне лагерь, и не впускал никого, даже членов своей семьи. Он часто прятался где-нибудь, чтобы поплакать, потому что не желал, чтобы жена и сын видели его слезы. Он вздрагивал при каждом звуке, даже когда она ставила какую-нибудь музыку… Однако постепенно, благодаря мягкому дипломатическому подходу и умению слушать, ей удалось его немного успокоить и ослабить напряжение, которое его так и не оставляло. Но военный психиатр предупредил ее, что синдром посттравматического стресса может затаиться на месяцы, а потом вдруг проявиться еще сильнее, чем раньше.
У нее вдруг возникло безумное желание бегом проверить еще раз все окна и двери и удостовериться, что ни один ставень не болтается и ни одно окно не открылось. Но она сдержалась: никуда не побежала, а встала с постели так медленно, как только могла, и вышла в коридор. Неизвестно еще, кто из них двоих более чокнутый… Дойдя до темной гостиной, она зажгла свет, открыла одно за другим все три окна. Снаружи ветер выл, как на покойника, и в закрытые ставни барабанил дождь. Как она и ожидала, все было закрыто. Постепенно ее беспокойство утихало, стресс спадал. Блин, ну, мы с ним и парочка… Она вернулась в коридор, ведущий в их спальню, и по дороге заглянула в комнату Тео. А потом вернулась к себе и заснула, как младенец.
Вдруг она ощутила на щеке холодное дуновение. Холодное и сырое… Широко открыв глаза, она не шевелилась… Сердце пустилось в галоп.
Увиденное в спальне сына повергло ее в ужас. Освещаемая яркими вспышками молний, она, в отличие от других комнат, не утопала во мраке. Клетчатые занавески на открытых окнах трепал ветер, а дождь струями поливал деревянный пол. Ей сразу показалось, что мир ее семьи рухнул, разбился на мелкие кусочки. И все окружающее вдруг обрело вид пугающего, ирреального кошмара. Горло перехватило, стоило ей лишь взглянуть на кровать сына.
