– Я могу.
– И вас зовут?..
– А какая разница, как меня зовут? Вы что, хотите меня арестовать? – парировал он с вызовом, но без враждебности, словно призывая толпу в свидетели.
Снова раздались крики и свист. Сервас оглядел задние ряды, на случай, если какой-нибудь псих решит, что двое полицейских в ночи – легкая добыча. Но толпа, по всей видимости, состояла из обыкновенных честных горожан, обеспокоенных и разгневанных, что было вполне понятно.
– Не сразу, – улыбнулась Ирен. – Я просто хотела узнать ваше имя.
– Уильям, – осторожно ответил бородач, словно эта уступка граничила в глазах стражей порядка с отказом отвечать.
– Ладно, Уильям, так чего же вы, собственно, хотите?
Сервас заметил, как по толстым губам здоровяка скользнула веселая улыбка: он наслаждался моментом славы. Но тут же снова посерьезнел.
– Чего мы хотим? – повторил он, изобразив удивление, и повернулся к остальным. – Чтобы открылась истина. Мы хотим знать, до чего вы уже докопались. Сегодня ночью одиннадцатилетнего ребенка нашли в лесу в компании взрослого мужика… И мы хотим знать, что вы собираетесь делать, чтобы защитить наших детей и нас всех.
– Вы прекрасно знаете, что на этой стадии о расследовании ничего нельзя говорить, – ответила Циглер очень громко, так, чтобы слышали все. – Расследование движется. Придет время – и вы узнаете больше.
– Когда? – спросил бородач.
– Не хочу вам врать: понятия не имею, – твердо сказала Ирен.
Бородач был выше ее ростом и массивнее, но она с вызовом выдержала его взгляд. Похоже, колосс это оценил. Он погладил бороду.
– Я уверен, что у вас есть след, есть подозреваемый, – сказал он. – Но, поскольку речь идет о человеке именитом, вы все это держите в секрете, потому что либо сами не особенно уверены, либо у вас нет еще одного обвиняемого. Если бы речь шла о ком-нибудь из нас, его имя уже давно появилось бы в газетах…
Он оглядел толпу, и ответом ему был одобрительный шум.
– Ну, началось, – констатировала Ирен. – Старый добрый трюк об элите против народа… Это всегда проходит на ура…
– А еще мы хотим знать, когда откроют дорогу, – заявил он. – Передайте мэру, что нам надо ездить на работу. Кто решает, чье право пользоваться вертолетом? Мы хотим решать это сами. Здесь полно людей, которые могут вообще потерять работу. Есть те, кто еле держится на плаву, а с каждым потерянным днем тонет все глубже. Есть те, кто нуждается в лечении, и те, кому надо оформить документы в супрефектуре.
Ирен держалась непреклонно.
– Перелеты расписаны только на случаи срочной медицинской помощи и на случаи доставки необходимых лекарств. Но я передам мэру все ваши просьбы.
– Этого недостаточно, – вскинулся Уильям.
Ирен смерила его взглядом.
– И что вы собираетесь делать?
– Передайте мэру, что отныне ни одно решение не будет принято без нас или против нас, иначе…
– «Мы» – это кто? – спросила Циглер, скользнув глазами по маленькой толпе. – «Иначе» – что?
Сервас увидел, как она спокойно обогнула стоящего на пути колосса и, решительно вклинившись в толпу, двинулась к отелю, не обращая внимания на свист и протестующие крики. Он пошел следом. Поднимаясь под аккомпанемент этих воплей по ступеням, он думал о том, что говорил психолог на одной из конференций, где ему довелось побывать. «Вот таким толпам нравятся простые ответы, слова вроде «справедливость» или «свобода». Нравятся лозунги. Они предпочитают ирреальное реальному, а слепую веру – фактам. Неповиновение предпочитают весу и авторитету, ярость предпочитают здравому смыслу, а упрощенные понятия – сложным. Требования толпы могут быть вполне легитимными, и чаще всего так оно и есть. Однако такие психологи, как Ле Бон, Фрейд, Фестингер или Зимбардо, изучавшие психологию масс, установили, что большинство индивидуумов, составляющих толпу, – это люди здравомыслящие, но, попадая в толпу, они утрачивают не только волю к противостоянию, но и здравый смысл, и способность к рассуждению, и независимость характера, а зачастую – и личностные ценности. В психологии это называется растворение личности в группе». Сервасу тогда эта формула очень понравилась. «А вследствие этого, – прибавил психолог с гурманской улыбочкой, – толпу привлекает кровь: гильотина, пожары, побивание камнями, линчевания, разрушения, а также козлы отпущения…» А на экране за его спиной проплывали кадры событий в Индии, Пакистане, Центральной Африке, а также в Гарж-ле-Гонесс
[45].
А разве сегодня социальные сети не окунают граждан, еще недавно вполне здравых и самостоятельных в суждениях, в пучину, где растворяется личность, в море фактов и фантасмагорий, которыми разные группы подпитывают друг друга?
– Вот ведь черт, – ругнулась Ирен, входя в отель. – Что значит весь этот бред? Достали уже!
– Хочешь выпить? – предложил Сервас.
Она обернулась.
– Ты серьезно? Почти четыре часа утра…
– Да наверняка весь город уже проснулся. Я думаю, выпить стоит.
Крики на улице стали понемногу стихать. Люди вступили в первый контакт с властями, а следующую попытку предпримут потом, позже. Сервас поймал себя на мысли, что Уильям не произвел впечатления человека неразумного, что им, несомненно, двигало искреннее стремление что-то изменить. Но взаимное доверие в этой стране уже давно было подорвано. Решив, что в какой-то мере он уже официально вновь вступил в ряды блюстителей закона, Мартен подошел к бару, взял бутылку «Лафройга»
[46] и налил себе стаканчик.
– Ситуация выходит из-под контроля, – признала Циглер, протянув ему свой стакан. – Они начнут сами искать виноватого. И этим займется кто попало…
– Мартен, в чем дело? Ты на часы смотрел?
– Прошу прощения, доктор, – ответил он. – Мне очень захотелось с вами поговорить.
Она секунду помолчала, и он представил ее в постели. Одну.
– Расследование продвигается? – спросила она сонным голосом.
– Это уже не мое расследование, – сказал он. – И мое, и не мое. Я слишком много знаю.
– М-м-м… – зевнула она. – Помощь нужна?
Он улыбнулся.
– Все в прядке, Шерлок.
– Как вам будет угодно, Ватсон. Я читала газеты, – сказала она, сразу посерьезнев. – Ужас какой… Как можно убить кого-то таким жутким способом?
– И не только таким…
– М-м-м… Я не то хотела сказать…
Он услышал, как она заворочалась в постели.
– Хочешь, чтобы я дал тебе поспать?
