– «Имя нам легион, поскольку нас много»…
Аббат бросил на свою собеседницу удивленный и одновременно испуганный взгляд.
– А теперь еще эти убийства, здесь, в Эгвиве… Эти безымянные ужасы вокруг нас… Я полагал, что мы защищены от мирских смятений. Мне казалось, что, скрывшись в горах, мы укроемся от зла.
– Вы хотите сказать: ваши братья и вы?
– Да.
– И зло проникло в аббатство?
Он опустил глаза, потер огромные руки, где вены выступали над кожей, как плохо зарытые трубы.
– Конечно, – сказал он, – зло проникает повсюду, даже в дом Божий.
– Может, это потому, что Бога не существует? – подсказала она.
Аббат поднял голову. Габриэла сидела очень прямо, закинув ногу на ногу, и холодно разглядывала его. Суровая и беспристрастная. Как богиня.
– Что вы хотите сказать?
– Что наука отовсюду вытесняет Бога. Бертран Рассел
[49] еще в прошлом веке говорил, что огромное количество выдающихся ученых отказались от христианской религии, как, впрочем, и от всех остальных. Когда апологеты вашего Бога пытаются найти по-настоящему верующих нобелевских лауреатов, находят шесть человек на несколько сотен. Бенджамин Франклин однажды заявил: «Маяки приносят больше пользы, чем церкви». Вам известен Ричард Докинз, отец мой?
Старик отрицательно покачал головой.
– Нет.
– Докинз – биолог, теоретик эволюции, член Британского Королевского общества. Он атеист. Так вот, Докинз заявил, что мир без религий, как его представлял себе Джон Леннон, был бы миром без самоубийств, в этом мире не произошло бы одиннадцатое сентября, не было бы крестовых походов, разделения Индии, резни в Северной Ирландии. Не было бы телепроповедников, обчищающих карманы доверчивых людей, не было бы публичных казней, талибы не взрывали бы статуи, и женщин бы не секли за то, что они открыли чужим вглядам маленький кусочек кожи…
Она говорила, наклонившись вперед и впившись перламутровыми ногтями в загорелые колени. Он не смог удержаться и не взглянуть в эту сторону. Но старый властный орел не замедлил восстать из пепла.
– Абсурд, – вскинулся он, резко выпрямившись. – Ваш Докинз – идиот… А Хиросима? А две мировые войны? А Третий рейх? А ГУЛАГ? А «красные кхмеры»
[50]? Вторая конголезская война
[51]? «А культурная революция»
[52]? Ни одно из этих чудовищных событий не имело религиозной подоплеки. Наоборот, большинство из них были порождены идеологиями, которые подменили собой религию!
– Очко в вашу пользу, отец мой, – признала Габриэла, тонко улыбнувшись. – Разве Ханна Арендт
[53] не говорила, что идеология сравнима с психотическим бредом? Что, как и бред, она не имеет ничего общего с реальностью? А вы не задумывались над тем, что человек все равно не удержится и начнет придумывать новые верования и станет убивать и разрушать во имя этих верований? Вы позволите мне закурить?
Он ответил нетерпеливым и одновременно великодушным жестом.
– Вы не находите странным, отец мой, что ни Иисус, ни Сократ, ни Будда ничего не написали? Все, что мы знаем об их речениях, дошло до нас через третьи лица… Кто докажет нам, что Сократ действительно говорил все, что приписывает ему Платон? Что Иисус действительно произносил все, что приписывают ему евангелисты? Если только он на самом деле существовал…
Аббат не ответил. Он выглядел сейчас как старый подстреленный кабан.
– То же самое – убийца в нашей долине, – снова заговорила она. – Он не разговаривает, он ничего не говорит… От его имени говорят другие: полиция, пресса… Мы его знаем только через них… через их слова… А его слов до сих пор никто не слышал.
Глаза аббата сверкнули.
– Вам, наверное, хочется увидеть его здесь, на моем месте, – констатировал он.
Она вытащила из пачки сигарету и улыбнулась еле заметной опасной улыбкой.
– Признаюсь, это был бы волнующий вызов. Я имею в виду, – проникнуть в его психику, понять мотивацию его безумия.
Аббат наклонился вперед и буквально вырос на глазах.
– Как знать, может, вы это уже сделали…
– Как это?
– По правде говоря, я пришел сюда не только затем, чтобы поговорить о себе самом, – собравшись, продолжал он.
Габриэла выпустила дым сквозь полные губы, и в глазах у нее загорелся огонек любопытства.
– Вот как?
Он посмотрел ей прямо в глаза.
– Вот так… У нас с вами есть нечто общее. Вы как-то сказали: мы выслушиваем человеческие исповеди. Люди приходят поведать мне о своих грехах, о своей смертельной тоске. А к вам они идут со своими неврозами, психозами и проблемами. И вы, как и я, связаны тайной исповеди…
– Я не совсем вас понимаю, отец мой.
– Сколько еще смертей должно случиться, чтобы вы пошли в полицию и рассказали все, что знаете?
– Я понимаю вас все меньше и меньше.
– Только не говорите мне, что вы об этом не думали.
– О чем?
– О том, что убийца, может быть, находится здесь, где-то на вашей территории, – ответил он, обведя широким жестом и кабинет, и весь дом.
– Но вы же сами только что сказали: «мы оба связаны тайной исповеди», – дерзко ответила она, сощурив глаза и выпустив затейливый завиток дыма почти ему в лицо.
– Даже если на кону человеческие жизни? Даже если монстр опять возьмется за свое и снова будут жертвы? Ваши душа и совесть, Габриэла, готовы взять на себя такую ответственность?
Она улыбнулась.
– Вы сейчас впервые назвали меня по имени, отец мой.
