Молчание.
– Марианна, кто тебя ищет?
Снова треск и скрежет.
– Марианна… Марианна?!
Что-то оборвало связь. Или… кто-то?
– Марианна!
– Это была она?
Вопрос риторический… Леа просто хотела восстановить контакт с любимым, который в одно мгновение вдруг оказался далеко отсюда… Она прекрасно знала ответ. Сервас кивнул. И вдруг устыдился: ну и видок у него, наверное… Он уже рассказывал ей историю Марианны, ее похищения и исчезновения из мира живых… И не скрыл, что мать Гюстава была большой любовью его юности, а потом обманула его и манипулировала им. И сделала это ради спасения старшего сына, Юго, сводного брата Гюстава, который сейчас в тюрьме.
– Что же все-таки случилось? – спросила Леа.
Он рассказал в нескольких словах. Она выслушала, не перебивая, не двигаясь, только глаза мрачнели все больше, пока он говорил. Он знал, что она думает: Эта женщина сумела высвободиться после восьми лет в неволе и теперь хочет, чтобы ты пришел ей на помощь… Именно это и привело тебя в такое состояние…
– Мне надо позвонить, – сказал он, взял телефон и вышел.
Прежде всего он убедился, что Гюстав спит. Потом вошел в гостиную и набрал номер, по которому ему можно было звонить и днем, и ночью.
– Мартен? Что случилось? – раздался в трубке голос его бывшего заместителя, Венсана Эсперандье.
Сервас не знал, с чего начать. Случившееся только что было так… странно, так невероятно.
– Мне только что позвонили, – сказал он.
– Кто позвонил?
Мартен коротко пересказал разговор: и про панику в голосе Марианны, и про то, как она пыталась описать место, где находилась, и особенно – об ее крике: «Я убежала».
На том конце линии помолчали.
– Ты уверен, что это была она?
Тон у Венсана был откровенно скептический.
– Конечно.
– Вот ведь паскудство… После стольких лет… это… это…
Невероятно, поразительно, немыслимо, потрясающе, фантастически, пугающе? «Да, все вместе, сразу», – сказал себе Сервас. Он вспомнил тот случай, когда какой-то папаша из Сен-Дени-на-Сене всучил маленького ребенка кормилице и исчез… на сорок лет. А Люси Анн Джонсон, мамаша из Канады, без всякого предупреждения оставила дом, где жила ее семья, и дочка обнаружила ее следы только через пятьдесят лет. А три пленницы из Кливленда: одной из них удалось позвать на помощь только после десяти лет неволи.
«И пусть мне не говорят, что в мире все благополучно», – подумал Сервас.
– Мартен, малыш, а что ты думаешь предпринять? – спросил Венсан.
– Не знаю.
– Мартен, – спустя минуту отважился Венсан, – то, что произошло, совершенно невероятно, но надо, чтобы ты с этим справился сам… Я даже знать об этом не должен. Не забывай, что я вообще права не имею с тобой разговаривать.
– Я знаю. Но мне нужна помощь, здесь и немедленно.
Он помнил, как Марианна сказала: «Не надо полиции». В трубке послышался тяжелый вздох.
– Ладно, – сказал Венсан. – И чего же ты от меня хочешь?
– Мне надо, чтобы ты пробил номер и определил, откуда звонили.
Эсперандье долго не отвечал.
– А как я смогу без запроса операторов?
Сервас задумался. Ему не хотелось компрометировать друга, но больше всего хотелось найти Марианну.
– Придумай что-нибудь. Пристрой запрос к другой процедуре.
– Дьявол, ты же знаешь, если шеф меня на этом поймает, мне тоже не уйти от дисциплинарного совета. Ну, ладно, ладно, я посмотрю, что тут можно сделать… Но учти, придется дождаться утра: если я перебужу всех среди ночи, от меня потребуют целый пакет объяснений. О’кей?
– Есть еще одна просьба…
– Давай, выкладывай, я слушаю.
– Можно я привезу к вам Гюстава, прямо сейчас, сразу?
– Сейчас, ночью?
– Нельзя терять времени…
Он услышал в коридоре шаги Леа.
– Конечно, – ответил Венсан. – Без проблем. Ты же знаешь, что Гюстав нам как родной. И Шарлен его обожает. Мартен?
– Да?
– Твоя карьера висит на волоске. Не наделай глупостей…
– Эта женщина… ты все еще ее любишь?
Вопрос был задан явно не к месту, учитывая обстоятельства, но логично и в некотором смысле неизбежно.
– Нет, – ответил Сервас.
Он обернулся и пристально посмотрел в глаза Леа. Она опустила взгляд и увидела, что он разминает в пальцах сигарету.
– Мартен… Ты ведь носишь пластырь от курения… – сказала она, выйдя к нему на балкон.
Он тоже опустил глаза.
– Прости. Это последняя.
Она кивнула, явно не очень-то поверив, и Сервас подумал, что видит у нее такое впервые: реакцию женщины, которая не вполне доверяет партнеру. Вот уже три месяца, день в день, как они знакомы. Не так уж и плохо: все-таки целых три месяца, и только сейчас между ними – первая крошечная трещинка.
Леа подошла и положила прохладную ладонь на его разгоряченную грудь.
Сердце у него бешено колотилось, и он был уверен, что ее пальцы ощутили это биение сквозь кожу и мышцы. Она снова посмотрела на него.
– Мартен, – произнесла она тихо и твердо, – делай все, что нужно. Эта женщина в опасности, и ты должен ехать без промедления…
Он молча кивнул, погасил сигарету о перила балкона, оставив на них маленькое черное пятнышко, и посмотрел на часы. Было около двух ночи.
– Мне надо разбудить Гюстава и отвезти его к Венсану и Шарлен.
Она поняла. Тебе нельзя здесь оставаться, ты должна уйти раньше, чем он увидит тебя.
Леа хотела что-то сказать, но вспомнила, что для того чтобы войти в жизнь отца-одиночки, необходимо соблюдать несколько главных правил. Во-первых, терпеливо принимать его беды. Во-вторых, не торопить события. В-третьих, проявлять гибкость. Она повернулась и направилась в спальню собирать вещи.
Сервас быстро подошел к письменному столу и выдвинул ящик. Там лежал конверт с адресом отправителя: образцовая тюрьма Леобен, Австрия. Письмо пришло в феврале.
Дорогой Мартен,
ты не поверишь, но здесь, в камере, я думаю о тебе. Жизнь моя проходит почти приятно. Австрийцы натворили немало варварских дел, и это их цивилизовало. Рядом с вашими их тюрьмы – просто дома отдыха. И у меня здесь предостаточно времени, чтобы поразмышлять.
Уильям Блейк
[10] писал, что Милосердие и Жестокость владеют человеческим сердцем, Жалость и Ревность – человеческим лицом, а Любовь и Страх – это формы проявления божественного начала в человеке… А в какой форме божественное начало проявляется у тебя, Мартен? В виде Страха или в виде Любви? Держу пари, что в виде Страха. И что владеет твоим сердцем? Жестокость или Милосердие? Надеюсь, ты думаешь обо мне так же часто, как я о тебе.
